Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– О, теперь понимаю. – Лицо Гвендолин прояснилось. – Некоторые люди под действием опиума становятся очень послушными. Должно быть, вы соглашались с ними, не понимая, о чем они толкуют.
Вдалеке прогремел гром. В небе висели тяжелые свинцовые облака, но девушка, казалось, их не замечала. Она внимательно смотрела на него, и ее зеленые глаза будили опасное томление в груди Дориана.
– Я попытался объяснить ему, но он не захотел слушать.
– Неудивительно, – отозвалась Гвендолин. – Наверняка он думает, что в прошлый раз граф Ронсли находился в состоянии умственного просветления, так как соглашался с ним. Сегодня же граф Ронсли стал возражать, и он приписал это временному помешательству.
– Подобная мысль приходила и мне, – пробормотал Дориан.
– Многие люди реагируют таким образом на иррациональное поведение, – сказала она. – Вместо того чтобы прислушаться к вашим словам, герцог вновь и вновь повторял свои аргументы, как будто втолковывал таблицу умножения глупому ребенку. Даже светила медицины, а уж им ли не знать, верят, что это единственный способ общения с человеком, находящимся в стадии возбуждения. – Гвендолин потерла острый носик. – Это ужасно раздражает. Поэтому вы потеряли терпение и сбежали.
– Все равно я допустил ошибку, – признался Дориан. – Надо было остаться и поговорить с ним.
– Пустая трата времени. Объяснение должно исходить от человека, в умственных способностях которого не сомневаются. Я сама поговорю с Абонвилем, меня он послушает. – Девушка замолчала и опять взглянула на небо. – Буря надвигается не слишком быстро. Наконец провидение выказало хоть немного здравого смысла. Было бы досадно возвращаться, так и не узнав, в чем же дело.
Конечно, ваши слова мне не очень приятны, но нельзя же заставлять мужчину выполнять обещание, которое он дал в подобном состоянии.
Берти сказал, что его кузина не из плаксивых, однако нотка сожаления в ее голосе пробудила у Дориана чувство вины. Гвендолин спасла ему жизнь… Хотя ее никто об этом не просил, он все же не мог не оценить мужество и умелые действия спасительницы. Кроме того, с ней хорошо разговаривать – она слушала и понимала.
Внезапно на горизонте вспыхнула молния, и небо раскололось от грохота.
Дориан взглянул на девушку.
– Тебе не показалось… ужасным, что я должен жениться, и именно сейчас?
Гвендолин пожала плечами:
– Могу представить, как это выглядит в твоих глазах. Не слишком отличается от женитьбы старика на молоденькой девушке, но такое происходит довольно часто.
Дориан знал, что такой брак подразумевает несколько месяцев, возможно, и лет, проведенных рядом с никчемным инвалидом, а в качестве компенсации – богатое вдовство и независимость.
Вряд ли он мог осуждать женщину за алчность. Он и сам не святой.
Тем более некоторые жены отличаются удивительным терпением. И что лучше: ложиться в постель с мужем, который, по существу, уже труп, или с пьяным самцом, ненасытным, пока его гложет страсть, и чувствующим только презрение и раскаяние после?
Недавно он был именно таким.
Дориан пожал плечами. В будущем его ждет то же самое, если он подчинится своим инстинктам и примет то, что она ему предлагает.
– Нам лучше вернуться. Вы устали и замерзли, – сказала Гвендолин и пошла к своей лошади.
Он последовал за нею, радуясь, что она не требует дальнейших объяснений. Хотя Дориан уже сказал больше, чем собирался, он не мог остановиться. Ему почему-то хотелось объяснить свои поступки. Но тогда придется рассказывать об ужасной жизни в прошлом и беспомощном слабоумии в недалеком будущем. «Лучше оставить все как есть», – решил он. Девушка, видимо, смирилась.
Они подошли к лошадям. Дориан, занятый своими мыслями, механически посадил Гвендолин в седло, с опозданием вспомнив, что седло мужское.
Она спокойно перекинула ногу через круп лошади, и под грязным подолом юбки мелькнули стройные ноги.
Дориан отшатнулся, мысленно проклиная себя.
Ей не нужна его помощь. Он должен был просто сесть на Айзис и вернуться домой. После его барахтанья в зыбучих песках никто не станет требовать от него галантности. Кроме того, эту девушку едва ли можно назвать беспомощным созданием.
Зачем он думал о прошлом, зачем прикасался к ней, зачем подошел так близко, чтобы заметить, какие у нее ноги? Он уже чувствовал, как ослабевает его сопротивление, а в предательском уме зреют оправдания. Если он поддастся искушению, ему все равно не станет легче: сначала временное забвение, а потом – ненависть и презрение к себе.
Дориан бросился к Айзис и вскочил в седло.
Гвендолин Адамс не зря была внучкой знаменитой «роковой женщины». Хотя ей не достались роскошные волосы Женевьевы и ее потрясающая внешность, некие женские инстинкты передались девушке через поколение.
Гвендолин легко прочитала выражение лица графа Ронсли, когда взгляд желтых глаз скользнул по ее ногам.
Не составило ей труда распознать и собственную реакцию, когда этот взгляд задержался на них чуть дольше, чем позволяли приличия, и, казалось, зажег огонь, который теплой волной пробежал вверх, остановившись где-то внизу живота. О подобных ощущениях Гвендолин слышала и раньше, но никогда их не испытывала.
Она даже не могла представить, что сумасшедший граф Ронсли произведет на нее такое впечатление. Но ведь она также не ожидала встретить столь необычного человека.
Гвендолин читала о зыбучих песках, об их смертельном объятии, в котором они сжимают несчастную жертву, и не сомневалась, что граф чувствовал себя так, словно по его телу промчалось стадо быков. Тем не менее он легко посадил ее в седло, а потом одним махом вскочил на свою лошадь, будто перед этим отдыхал в тенечке.
Начался дождь, правда, не сильный. Гроза прошла стороной, разразившись где-то на юго-востоке.
Граф пустил лошадь рысью и ехал не оглядываясь.
«Будь Айзис посвежее, он наверняка гнал бы ее отчаянным галопом, как делал это всегда», – подумала девушка.
Абонвиль, исполненный лучших побуждений, видимо, сильно расстроил графа, однако на этом не остановится и снова примет наихудшее решение, думая, что оно единственно верное. Гвендолин часто сталкивалась с подобными случаями: алчные доктора опробовали свои глупые теории на безнадежных пациентах, а любящие родственники в отчаянии соглашались, надеясь на лучшее.
Врачи были мужчинами, а мужчины все сводят к поединку. Даже болезнь для них схватка, где все средства хороши, а потом они удивляются, что пациенты так враждебны к ним.
Ронсли нужен друг, а он (спасибо Абонвилю и глупому Берти) видит в ней врага.
– Черт бы их побрал, – пробормотала Гвендолин. – Мужчины вечно все портят.