Мебель в длинной прихожей явно принадлежала к разряду антикварной. Между кипами пожелтевших газет выглядывали темные сверкающие ножки из полированного дерева. Вышитые сиденья стульев были частично скрыты побелевшими от пыли телефонными справочниками. Резное дерево, перламутровые инкрустации и матовое стекло со сложными орнаментами торчали кое-где из-за мусорных мешков, явно униженные подобным соседством. Эйприл не особенно разбиралась в истории, но даже она знала, что такие комоды, часы и стулья перестали выпускать еще в сороковые.

Стены были обиты кремовым шелком с вертикальными серебристыми полосками, теперь ткань пожелтела, а вдоль плинтусов и под деревянными панелями в тех местах, где пролилась и высохла вода, тянулись грязные коричневые пятна. На ощупь стены показались Эйприл ворсистыми, словно вытертый мех звериного чучела. И если бы не горы хлама и разводы на стенах, квартира выглядела бы весьма элегантно. А может, и нет.

На кухне, где пол был устелен растрескавшимся желтым линолеумом, обнаружилось несколько допотопных электрических приборов. Темные шкафчики висели на стенах, некогда чистых, но теперь сплошь испещренных пятнами. Конфорки на плите покрывал слой пыли, дно глубокой раковины совсем пересохло. Лишь по столу можно было заключить, что им когда-то пользовались. На доске сохранились зарубки от ножа, а в хлебнице — крошки. Под столешницу был задвинут одинокий стул, обтянутый тканью в шотландскую клетку.

Скудный быт двоюродной бабушки внезапно наполнил Эйприл грустью. Однако по-настоящему ее горло сжалось, когда на глаза попался серебряный заварочный чайник на подносике с изображениями птиц Британских островов, рядом с которым притулился пакетик лимонного печенья. Эйприл показалось, что она сейчас расплачется.

Тут же помещались одинокая фарфоровая чашка, ситечко, сахарница и жестяная чайная коробка. Золотая каемка на чашке наполовину стерлась — наверное, последний предмет из сервиза. Может быть, свадебный подарок, преподнесенный им с Реджинальдом Эйприл коснулась ручки, но так и не заставила себя взять хрупкую вещицу. Это чашка Лилиан, она пила из нее. В полном одиночестве, здесь, на кухне, у маленького стола, рядом с пластмассовым мусорным ведерком с откидной крышкой, в окружении вещей, скопившихся едва ли не за целое столетие. Эйприл шмыгнула носом. Понятно, почему богачи, состарившись, отправляются в пенсионные деревни во Флориде и разъезжают по полям на гольф-мобилях в рубашках поло. Какой смысл быть не как все, если кончишь вот так?

Эйприл утерла глаза.

— Ты ведь могла переехать и жить с нами.

В стенных шкафах Эйприл обнаружила горы посуды: три фарфоровых обеденных сервиза, неполных и расставленных как попало. Тут же оказались старые сковородки и кастрюли. Не похоже было, что в последние годы ими пользовались, кроме одной, со следами пригоревшего молока. И если не считать трех консервных банок с супом и нескольких пакетов сдобного печенья, никакой еды в кухне не было. В холодильнике Эйприл нашла пластмассовую бутылку со скисшим молоком. Двоюродная бабушка жила на чае с печеньем да консервированном супе и дотянула при этом до восьмидесяти четырех.

Стивен ни слова не сказал о кончине Лилиан. Интересно, как она умерла? В квартире?

Эйприл сбросила с плеч рюкзак и прислонила его к кухонному столу. Она никак не могла избавиться от ощущения, будто незаконно вторглась в чужой дом. Ее уже пугала мысль о том, что придется провести здесь ночь. Найдутся ли в квартире чистые простыни? А если бабушка умерла в постели? Эйприл вдруг захотелось вызвать Стивена и не отпускать, пока он не расскажет все, что знает.

Усилием воли Эйприл заставила себя успокоиться. Она устала, вымоталась, нервы натянуты — конечно, ведь она не ожидала столкнуться со всем этим. Просто надо помнить, что ей выпал счастливый жребий. Нечто совершенно новое, лежащее за пределами прежнего жизненного опыта.

Однако когда Эйприл открыла дверь в гостиную, решимость снова покинула ее. Она смогла продвинуться в комнату шага на два. Почему Стивен не рассказал о цветах? О целом снопе коричневых стеблей с осыпавшимися лепестками? Они занимали все пространство до подоконника широкого окна, выходившего на Лаундес-сквер. Словно букеты на старых могилах, вялые, поблекшие. Увидев кучу иссохших веточек и листьев, выделявшуюся в мутном сумраке, Эйприл ощутила, как по спине к основанию черепа пробежали мурашки. Должно быть, цветы приносили сюда на протяжении долгих лет. Ворох все рос и рос. Сплошь розы, судя по лепесткам, сохранившимся на вершине горы, темным, словно вино. Окно позади стога скрывали плотно задернутые серые шторы, затканные золотой нитью.

Эйприл включила верхний свет, чтобы как следует рассмотреть цветы и фотографии на стенах, однако сумрак не рассеялся полностью, и она решила отдернуть занавески. Эйприл перегнулась через иссохший ворох и попыталась раздвинуть полотнища, но… Она отпрянула от окна, с изумлением глядя на аккуратные красные стежки.

— Что за черт?

Одинокая сумасшедшая Лилиан накрепко сшила шторы красной ниткой, после чего навалила под окном цветочный курган, занявший полкомнаты. Эйприл обернулась, окидывая гостиную взглядом мебели нет, пол покрыт толстым слоем пыли, однако верхняя часть стен и потолок очищены от паутины, поэтому фотографии прекрасно видны. Все стены были увешаны черно-белыми карточками в старинных рамках. Нижние висели примерно в метре от пола, ряды поднимались до самого потолка. И на всех снимках была запечатлена одна и та же пара. На всех до единой.

Красавец с тонкими усиками, как у Дугласа Фэрбенкса-младшего,[4]с напомаженными волосами и ровным пробором. Эйприл первый раз в жизни видела мужа своей двоюродной бабушки.

У него были умные темные глаза и заразительная улыбка. От одного взгляда на фотографию Эйприл невольно заулыбалась. Реджинальд почти на всех изображениях был в костюме и при галстуке или в серых брюках и белой рубашке, расстегнутой у ворота. На одном снимке он сидел в плетеном кресле, а у его ног лежал маленький терьер. В мускулистой руке он частенько сжимал трубку. Рядом, совсем близко, неизменно стояла с гордым видом Лилиан; иногда она держалась за локоть мужа или же выступала из-за спины Реджинальда, положив кисть ему на плечо. Она будто не могла от него оторваться. Казалось, она любила его так, что сходила с ума, стоило ему на минуту отлучиться.

Лилиан и сама была красавицей. С большими карими глазами и высокими скулами, которые так редко встречаются в наши дни, она походила на кинозвезду сороковых. Всегда элегантно одетая, будь то костюм для вечернего чая, короткое коктейльное платье или бальный наряд, ниспадающий до носков сверкающих туфелек. Но больше всего Эйприл поразило то, как супруги смотрели друг на друга. Такой взгляд нельзя сымитировать. Теперь это печальное, темное, пропыленное пространство, в котором Лилиан жила, бродила и мечтала, вдруг сделалось более понятным. Когда-то здесь обитали двое, их никак нельзя было разлучать. И квартира пребывала в трауре, потому что сердце вдовы разбилось. Наверное, она сошла с ума от горя, которое так и не утихло. Неужели и в наше время вот так же разбиваются сердца?