— Надо же. Ты где остановился?

— В Северном Ванкувере, у друзей.

Всегда лучше иметь под рукой уважительную причину.

— Заезжай навести. Я живу тут неподалеку, в Иглридж. С женой познакомишься. Съезд с шоссе — номер два. Не заблудишься. Адрес есть в телефонной книге. Давай, не задерживайся.

— Прямо сейчас? Ладно, хорошо.

— У нас на ужин сегодня китайская кухня.

— Я буду через двадцать минут.

— Уэйд...

— Да, папа?

— До чего ж приятно снова слышать твой голос.

— Мне тоже, папа.

Уэйд отправился к отцу на прокатной машине. Он лениво крутил баранку, чувствуя легкое похмелье от всего случившегося. Со всех сторон повисли завесы дождя, с глухим стуком падавшего на крышу и капот, иногда заряжавшего покруче, не прекращавшегося.

Эх, папа, папа. Ты, смотрю, все такой же лицемерный хер, который носится с замшелой идейкой 60-х о подлинной мужественности. Уэйд знал, что отец обошелся с матерью безжалостно, а теперь вел жизнь мистера Волосатая Грудь цвета «соль с перцем», которую он выставлял всем напоказ, расстегивая рубашку до пупа: в передней стоят клюшки для гольфа, а молоденькая жена поблизости вставляет в проигрыватель диск «Джипси Кингз».

Уэйд чувствовал, что в жизни людей наступает момент, когда большинство хладнокровно осознают, чем они располагают, а чем — нет, и тут уже стараются выкрутиться как могут, подобно тому как актер, игравший ведущие роли, переходит на характерные; подобно тому как девица, завсегдатай вечеринок, всегда бывшая смешной чудачкой, превращается в назидательный образец того, как не надо себя вести. Уэйд верил, что мир взрослых — это мир Тедов Драммондов, и надеялся, что его отец гордится тем, что сын наконец это понял.

Он подъехал к дому, который уже сам по себе был нечто: конструкция из стекла, стали и бетонных блоков, врезанная в скалу, обращенную к Тихому океану. Уэйд даже подумал, а не найдет ли он отца с повязкой на глазу, изучающим подсвеченную карту мира, поглаживающим белого персидского кота и готовящим атаку на Нью-Йорк с помощью межконтинентальных баллистических ракет. Вместо этого Тед распахнул дверь, завопил «Уэйд!» и так стиснул сына в объятиях, что Уэйду показалось, что из него сейчас начнет сочиться кровь. «Проходи, проходи. Оглядись хорошенько. Ничего местечко, а? Надоело мне это дерьмо новостроечное».

Тед налил обоим щедрой рукой. Он явно только что вернулся из спортзала, а одежду ему покупал кто-то знающий толк в модных шмотках. И тут Уэйд заметил в глазах отца огонек. И этот огонек говорил: «Все это дерьмо, Уэйд, но только не надо говорить об этом вслух, иначе даже это дерьмо исчезнет и мы останемся ни с чем».

Со стаканами в руках они прошли на второй этаж, весь стеклянный, с высоким потолком, по которому продолжал барабанить дождь. То, что Тэд подчеркнуто не упоминал никого из членов семьи, слегка сбило Уэйда с толку. Кто этот старик? И что я делаю в гостиной этого Джеймса Бонда?

— А где эта... твоя жена? — спросил Уэйд.

Если Тед испытывал неловкость от того, что Уэйду придется с ней встретиться, он этого не показал.

— Ники? Она сейчас спустится. Только недавно вернулась с работы.

— А, так она работает?

— Ты же знаешь этих современных кобылок. Если держать их в загоне, они начинают взбрыкивать. Им подавай работу.

— Хм. Да что ты говоришь.

Неловкое молчание повисло между ними. Тед спросил, давно ли Уэйд прилетел.

— Около полудня. Я бы позвонил раньше, но меня перехватили дружки из «Авалона».

Это известие, казалось, пробудило в отце разговорчивость, и Уэйду волей-неволей пришлось доставить ему удовольствие, вкратце изложив версию происшедшего. Тед по-свойски хлопнул его по плечу.

С кухни донеслось звяканье.

— Ники! — крикнул Тед. — Иди познакомься со своим сыном.

Вошла Ники, неся поднос с мартини, с иронической улыбкой, пародирующей приличествующую замужней женщине скромность, в которую в 50-е верила Дженет. Уэйд мгновенно разглядел, что Ники — та самая дневная блондинка; оба узнали друг друга одновременно. Оба побледнели; поднос с мартини накренился, и стаканы грохнулись на гладкий плиточный пол. Отец с сыном неловко шагнули к Ники, чтобы помочь ей подобрать осколки, и тут Тед заметил номер мобильника Ники, написанный на руке Уэйда.

Уэйд прямо прошел к входной двери, забрался в машину и уехал в направлении дома — дома Дженет. Дженет стояла на подъездной дорожке, доставая под дождем продукты из своей машины. Мамочка, брошенная своей неблагодарной семейкой, — одна-одинешенька, но такая отважная. В голове Уэйда промелькнул миллион образов, особенно тех, которые были связаны с матерью: Дженет, добавляющая консервированные грибы в соус для спагетти, чтобы привить какой-то вкус к еде своим дикарям, только затем, чтобы они вылавливали эти грибы и насмехались над ними; Дженет, украдкой подсовывающая двадцатидолларовую бумажку в копилку, куда Уэйд собирал деньги на электрогитару; Дженет, которая крошит тоненький ломтик поджаренного хлеба, — кормит воробьев на заднем дворе, думая, что ее никто не видит, — Мамочка!

Дженет увидела Уэйда, вскрикнула и расплакалась. Уэйд крепко обнял ее.

— Мам, просто хочу, чтобы ты знала, что папа страшно на меня разозлился и вполне может приехать за мной.

— Ты что, украл у него что-нибудь? Или задолжал ему денег?

— Ни то, ни другое.

— Тогда почему он... да и какая разница? Что бы ты с ним ни сделал, так ему и надо. Ты уже ел? Пошли! Ты ужинал? Ох, мне так о многом хочется тебя порасспросить, да и тебе, наверное, многое будет любопытно узнать.

Дженет приготовила упоительно вкусные спагетти — Боже, как я соскучился по домашней еде, — и Уэйд без труда вошел в образ того, каким был десять лет назад. Но за шутками, весельем и воспоминаниями его не покидало ощущение, что в последние несколько часов он оказался действующим лицом фильма ужасов и что цепочка событий приведет к неизбежному кадру: убийца с топором в руках бродит возле дома, где сидят ничего не подозревающие простофили, а публика ерзает и вопит: «Да спасайтесь же, идиоты!»

Раздался звонок в дверь, и у Уэйда душа ушла в пятки. Это был Брайан, его склонный к депрессии брат, в мокром дешевом костюме — это в его-то годы, — подбородок его явно нуждался в бритве, глаза были налиты кровью, а на голове красовалось чудо парикмахерского искусства.

— Брайан, это ты сейчас звонил?

— Дверь была заперта.

— А. Привет.

— Привет.

Неловкая тишина водворилась вслед за тем, как Брайан снял свою мокрую насквозь куртку и бросил ее на стул.

— Ладно, с формальностями покончено, — сказал Уэйд. — Есть хочешь? Тут целая тонна.