— Я хочу его до работы застать. И вообще, раз он мне телефон дал, значит, я ему нравлюсь.

— Не значит. Что за телефон-то? Он тебе небось набор цифр дал, чтобы ты от него отвязался. И вообще, тебе бриться пора и идти. Могли бы до Алана приехать хоть раз-то в жизни. Чтоб он хоть видел, что тебе не наплевать.

— Да кто он такой, этот Алан? Вот Салли — это серьезно.

— Между прочим, она к нему прислушивается.

— Брось! Ты знаешь, что этот гад обо мне думает. Хочет меня выгнать — пусть выгоняет. Переживу… Нет, ты серьезно, что ли, думаешь, что, если я к нему сейчас подмажусь, он меня не тронет? Чем я, по-твоему, два месяца занимался?

— Чем ты занимался? Споить его пытался раза три. Только ведь он не пьет почти…

— Не пьет, зараза, — вздохнул Тони. — Нам когда к Салли?

— К четырем. Ты что, забыл? — Я понемногу начал звереть.

— А сейчас сколько?

— Без двадцати девять.

— Ты на платной встал?

— Нет.

— Так тебе небось уже блок давно поставили, — глупо хихикнув, заявил он.

— Ч-черт! — Я явственно увидел мой «Сегун» с жуткой желтой колодой на колесе и пришел в ужас. Опять я на двойную желтую…

— Вставай, пошли. — От кофе я стал какой-то дерганый.

— Иди один. Мне еще надо душ принять, побриться, освежиться…

— Делай что хочешь! — В этот момент мне уже было наплевать, выгонят его или нет.

Я дохромал до нижнего вестибюля и выбрался на Шафтсбери-авеню. Пробираясь в толпе и пропуская встречных, я обо что-то споткнулся и здорово приложился об асфальт. Оказалось, что какой-то парень в спальном мешке пристроился спать прямо на пороге одежного магазинчика. Об его ноги я и зацепился.

— Прости, друг, — сказал я.

Из кокона высунулась голова.

— Мелочью не поможете? — просипел парень, выхаркнув похожий на устрицу комок туберкулезной мокроты.

Я сделал вид, что роюсь в кармане, отдышался за это время и ответил:

— Нету ничего, извини.

Голова втянулась обратно, и кокон замкнулся. Мальчишка, уличная личинка, не желающая выходить из парапетной фазы. Я доковылял до Уордор-стрит, наполняя легкие выдохами миллиона машин. «Сегун», слава богу, не стреножен. Пронесло. Под «дворником», как и следовало ожидать, торчал штрафной талон. Я с наслаждением порвал его в клочья.

Был замечательный летний день, я катил на север по Тоттенем Корт-роуд, бодро виляя из ряда в ряд, а небо голубым веером раскрывалось мне навстречу. От кофе мысли мелькали слишком быстро, но, в общем, мне было хорошо. Я чувствовал себя хозяином жизни и был готов к боям и свершениям. Я достал из кармана старого шевиньоновского блузона мобильный телефон и позвонил домой. Мне отозвался мой собственный занудный бубнеж с выраженным южнобританским акцентом. Непривычно было слушать свой голос, на пленке он звучал как-то напряженно и подавленно:

«Здравствуйте, мы сейчас не можем подойти к телефону. Пожалуйста, перезвоните позже или оставьте сообщение… п-и-и-и-и-к».

— Привет, это я! Хотел тебя проведать. Я еще перезвоню с работы. Я тебя люблю. Честно. Пока.

Мой развеселый тон показался мне не вполне убедительным.

У обочины стоял зеленый «Форд Орион», и полицейский отчитывал за что-то растамана средних лет. Где-то я его видел, этого полицейского. Я поехал помедленнее, чтобы его рассмотреть. Ух ты! Да это же я! Еще бы пивное пузо — и был бы я на сто процентов.

Я остановился на красном на Юстон-роуд и, задрав голову, уставился на зависшую над перекрестком непомерную махину юстонской высотки.

Тут-то оно и началось. Я ничего не делал, просто смотрел себе на стеклянно-стальной фасад здания — и вдруг идеально ровные, как по клеточкам вычерченные панели стали плавиться и расползаться словно под давлением какой-то внутренней силы. Я не верил своим глазам: средняя часть здания вздувалась пузырем, как на оп-артовской картине. Я в ужасе подался вперед и осмотрел ветровое стекло в поисках изъяна, который мог бы дать такой эффект. Изъяна не было. Когда я снова глянул вверх, здание уже вернулось в стабильное состояние.

Сзади загудели, я подскочил и очнулся. Уже зеленый. Я переехал Юстон-роуд, свернул на Драммонд-стрит и вкатил на отведенное мне место на стоянке, как раз там, куда указывала длинная тень от юстонского небоскреба. Галлюцинация меня здорово прошибла. Я глубоко вдохнул, чтобы немного прийти в себя. Остановил мотор и стал убеждать себя, что это просто стресс, психологический «звоночек»: мол, пора сбавить темп. Но в глубине души мне было страшно. Страшно знать, что твоя собственная голова может выкинуть такую штуку… А если это после того случая? В 84-м я так подогрелся, что чуть в психушку не загремел. Неужели с тех могло пор остаться?

Я заставил себя выйти из машины. На соседнем пятачке стоял «Порше» Тони с развороченным бампером. Ничего себе «помял немного»! Искалеченная фара висит на проводах, как глаз у побитого боксера, от номера PUF 4 А — красы и гордости моего друга — осталась только половина. Аланово место пока пустовало. Хорошо, хоть оклемаюсь немножко до его прихода. Штаб «Пуффы Груп» располагался на четвертом этаже большого викторианского склада. Мы просто сняли шестьсот квадратных метров дешевой площади и разгородили ее на офисы.

В приемной на штукатуренном кирпиче красовались гигантских размеров цветные постеры с нашими вещами из прошлогодней коллекции, а в рядок окон в металлических рамах по одной стене затесалось одно с матовым стеклом. Под большим резным логотипом «Пуффы» — мишелиновским человечком с дредами, оседлавшим скейтборд, — сидела Гудрун. Она была, что называется, при исполнении. Гудрун говорила по своему новому телефону: наушник плюс микрофон, чтобы можно было одновременно печатать. Он был до того незаметный, что можно было подумать, что патлатая Гудрун сошла с ума и болтает сама с собой. Я сел и стал слушать.

— Алана нет пока. Сказать, чтоб перезвонил?.. Не проблема, я передам… да… ну все, чмоки.

Гудрун обернулась ко мне. От избытка туши вокруг глаз у нее были черные круги, как у крошки-енота.

— Стив, приветики! Как посидели вчера, нормально?

— Ничего. Ну, какие новости?

Гудрун сделала грустное лицо и сообщила мне, что партию ковбойской одежды из Парагвая задержали в Хитроу и отправили на склад неоплаченных пошлиной. Ковбойские вещи у нас одна из самых популярных оптовых линий, а с поставкой и так уже опоздали на три недели. Я все бросил и поехал на склад, где выяснилось, что деятели из таможни и акцизного управления повскрывали все контейнеры. На разборки ушел весь день.

Вырваться удалось только после семи. По дороге домой на трассе М4 попал в мертвую пробку. Зажатый со всех сторон тоннами железа, я час смотрел в хвост бензовозу, с метрономной частотой испускавшему канцерогенные облачка, похожие на соцветия брокколи. Эти его испускания только чуть-чуть выбивались из ритма поворотной фары «Форда Мондео», мигавшего в среднем ряду. Эффект получался совершенно гипнотический: я впал в транс и просидел так, пока танкер не продвинулся вперед, чтобы не дать «Форду» влезть перед ним.