В глазах Натана Хейма вспыхнул огонь.

Необычный человек, из-за которого я перенёс столько неприятностей, вдруг вызвал у меня симпатию вместо прежней ненависти. Господин Хейм казался мне загадкой, причём весьма интересной загадкой. У меня сложилось впечатление, что он — человек очень искренний и ранимый. Далеко не каждый в наше циничное время способен рассказывать о своей любви так смело и откровенно, но при этом без намёка на пошлость.

— Так я поверил в судьбу! — громко произнёс Хейм и тотчас покраснел, словно сказал что-то нелепое.

Его последнее слово, действительно, резануло мой слух. «Уж слишком мелодраматично», — подумал я. Больше подошло бы какой-нибудь чувствительной дамочке, а не солидному мужчине.

— Вы можете подумать, мсье Рууд, что во мне играло ребячество…

— Ни в коем случае, — стараясь быть вежливым, возразил я. — Любящие люди очень ранимы, и это нормально. Здесь нечего стыдиться.

Натану Хейму польстила моя фраза.

— Я прочёл роковую книгу за один день, — продолжил он, — и, к сожалению, конец её очень расстроил меня, настолько он был печален.

Я вежливо настаивал, чтобы господин Хейм сообщил мне название той книги, меня буквально раздирало любопытство. Как писатель, я испытывал некий трепет перед великими книгами и втайне мечтал, что когда-нибудь сам напишу настоящий шедевр. Но мой посетитель был, что называется, мужчиной с железной выдержкой.

— Я знаю, что вам интересно, друг мой. Я непременно скажу название книги, — он задумался. — Нет, я подарю её вам, но чуть позже.

— Уж будьте так любезны! Будет несправедливо, мсье Хейм, если вы скроете это так же, как молчите о знаках. Вы просили меня помочь. Но как я сделаю это, если погрязну в загадках и домыслах? Мне нужно разобраться со всем, что окружает и тревожит вас, вникнуть в вашу историю, и только тогда я смогу придумать что-то разумное.

Я проговорил это твёрдо, не запинаясь, не робея. Конечно, глубокоуважаемый читатель, ты можешь принять моё признание в шутку, но я и правда захотел окунуться в жизнь своего собеседника. Судя по всему, его беспокоило что-то важное и страшное, касающееся любви.

— Вы и только вы сможете мне помочь! Капельку терпения, мсье Рууд! Обещаю, я всё расскажу вам в деталях, погодите немного. А теперь, с вашего позволения, я продолжу.

— Пожалуйста, — ответил я недовольно, понизив голос.

— И прошу простить моё ребячество, — со светлой улыбкой произнёс господин Хейм.

Его поведение вселяло в меня тревогу, хотя внешне он казался спокойным и даже несколько холодным. Голос его теплел, лишь когда он говорил о мадемуазель Гишар — Хейм разбавлял основное повествование описанием её кроткого характера и, судя по его словам, очень милой наружности.

— Её платья чудно обрисовывали тонкую талию, хотя Авелин редко носила их, скрывая свою молодость и свежесть под строгими брючными костюмами. Но и в них она казалась прекрасной и нежной, такой юной-юной девочкой, я бы сказал.

Я не хотел обидеть господина Хейма резкой просьбой пропускать моменты, касающиеся внешности Авелин, и продолжал слушать, как он восхищённо описывает красоту возлюбленной.

С трудом пересилив себя, Натан Хейм вдруг переменился в лице и сдавленно произнёс:

— Она предала его.

— Кого? — ошеломлённо спросил я.

Откровенно говоря, такой странный поворот разговора слегка испугал меня. А вдруг у моего визитёра не все дома и он сейчас устроит в редакции буйный дебош? Я осторожно придвинул руку поближе к нефритовой статуэтке в виде спящего льва, которую подарили мне коллеги на прошлый день рождения. Лев тяжёлый, если что, метну его в посетителя.

Но мсье Хейм не собирался бушевать. Он был явно растерян и, видимо, подбирал слова.

— Героиня романа. Она несколько раз предавала своего мужчину, — наконец проговорил он.

Будь я на месте Натана Хейма, мне было бы безразлично, кто и кого предал по сюжету книги — это всего лишь выдумка писателя! Но я вдруг осознал, что моему гостю далеко не безразлично, что творилось на страницах неизвестного мне романа.

Мсье Хейм встал с кресла и принялся медленно ходить по кабинету. Его шаги то затихали, то гулко отдавались у меня в ушах.

— На душе у меня было тревожно. Я чувствовал себя нестерпимо одиноким, и даже среди людей мне казалось, что я один во всём мире. Мне перестали сниться цветные сны, всё вокруг стало раздражать взгляд. Время, в котором было так чертовски хорошо, постепенно уходило, и я покорно ждал, предчувствовал, когда станет мучительно плохо. Казалось, меня ждёт грустный конец, такой же, как в прочитанной мною книге. Я готовил себя к безутешному горю, к скорби о любви, к ужасающей печали — я думал, нет, я был уверен, что Авелин скоро оставит меня.

Рассказчик умолк, и в кабинете воцарилась тоскливая тишина. Как ни странно, она подтолкнула ход моих мыслей, и я быстро спросил:

— Скажите, мсье Хейм, а мадемуазель Гишар дочитала книгу?

Натан Хейм проговорил таинственным шёпотом:

— Вы весьма умны, друг мой. Обожаю толковых людей.

Меня охватила странная гордость, как в детстве, когда хвалили школьные учителя.

— Я не изливал Авелин свою душу и не делился опасениями насчёт наших отношений, — признался Натан Хейм, — дожидался, что она первая поделится впечатлениями от книги, но этого не произошло. Авелин бросила её читать, закрыла на третьей главе, посчитав роман неинтересным и весьма нудным.

Я умолк, не осмеливаясь больше вмешиваться в рассказ гостя, не пытался искать решительные и мудрые слова, не жестикулировал. Выжидал, когда господин Хейм сам перейдёт к подробностям.

— Час за часом и день за днём тревога, преодолевавшая все прочие чувства, наполняла меня, пропитывала, как дождь землю, просачивалась капля за каплей вглубь моего разума и сердца.

Натан Хейм увидел, как дрожат мои губы и нервно дёргается рука. Право, я сам не знал, отчего так происходило. О, я, наверное, вник в его историю и сопереживал ей так сильно, что это выражалось нервным тиком.

Мой гость снова сел в кресло и подпёр щёку рукой.

Осторожно, с невероятным трудом подбирая слова, я спросил:

— Вы делились с мадемуазель Гишар своими переживаниями и мыслями по поводу книги?

— Нет.

— Послушайте, но вы же могли сообщить ей о своих опасениях, о том, что вы чувствуете приближающееся расставание. Как мне кажется, вы оба могли бы…

— Не могли бы, мсье Рууд, — прервал меня господин Хейм. — Не могли бы.

Он окаменел, словно статуя. Я назвал бы эту скульптуру «Человек задумчивый». Лицо его было настолько страдальческим и мертвенно-бледным, что мне стало не по себе.

— Как вы себе это представляете? По-вашему, я должен был признаться Авелин, что меня терзает глупое сомнение, что мы с ней скоро