– Тебе нужно многому научиться, – отвечает она. – Мы все когда-нибудь станем старыми. Если доживем. Нужно проявлять уважение, и, если кто-то предложит чашку чая, постарайся ее выпить. Если не можешь, то хотя бы притворись. Оставайся так долго, как можешь. Нет на свете болезни хуже одиночества.

– Прости, – смущенно говорю я.

Я сосредотачиваюсь на освежителе воздуха, качающемся из стороны в сторону на зеркале заднего вида, и на трех других шариках в форме сердца в задней части ее машины. Может быть, подарки на День святого Валентина для других пациентов.

– Я просто не думаю, что смогу стать участковой медсестрой. Моя мама – социальный работник, и в некоторые дома, в которые ей приходилось заходить…

– В мире нет лучшей профессии. И это честь – работать с пожилыми пациентами. Может, ты еще передумаешь к концу стажировки, – прервала она, – если тебе хватит мозгов.

* * *

Я уже много лет не думала об участковом деле и не вспоминала о Кайоде. Но сегодня я вижу его лицо, его страх. Я плачу и бегу по больничным коридорам, чтобы добраться до своей бабушки, пока не стало слишком поздно. Она упала, как Кайоде, и сломала шейку бедренной кости. Вспышки воспоминаний из детства сопровождают каждый мой шаг. Тот день, когда я появилась на ее пороге после очередной ссоры с родителями и она сказала, что я могу остаться навсегда, если нужно. Ее рассказы о жизни в Гонконге и новых платьях из красивого шелка. Как я воровала ее сигареты «Ламберт и Батлер» и курила их в ванне, и мы обе притворялись, что там живет курящее привидение. Время, когда я плакала у нее на коленях, даже будучи взрослой, а она гладила меня по спине и говорила, что все будет хорошо, и я чувствовала, что могу ей поверить. Она заставляла всех поверить в это.

Некоторые семьи патриархальны, но точно не моя: бабушка по материнской линии, ее мама, бабушка по отцовской линии и бесчисленное множество прапрабабушек были строгими, сильными и современными женщинами. Одна из них, Глэдис, была такой старой, что ее было трудно понять, и такой маленькой и сморщенной, что напоминала мне Йоду из «Звездных войн». Все же, несмотря на это, она держала за дверью бейсбольную биту, готовая врезать по колену любому, кто осмелится попытаться ограбить ее квартиру. Эти женщины моей семьи с обеих сторон, кажется, живут и сражаются вечно. Теперь – за исключением моей бабушки.

Она такая старая, хрупкая и уязвимая. Холодной февральской ночью, как я уже сказала, она упала в саду, сломала шейку бедра, и ее не могли найти несколько часов. И она, вероятно, умрет сегодня. Я дохожу до палаты и зову бабушку по имени, но ее уже увезли. Она может умереть на операционном столе. Она всю ночь лежала на земле, страдая от боли. Мысль о том, что бабушка одна и напугана, причиняет мне боль, как будто мы физически связаны. Возможно, это худшее из всех страданий – боль близких. Я поворачиваю за угол, и вот она на каталке, которую везут в сторону операционной, невероятно седая и маленькая, ее волосы приглажены набок, а глаза полны страха и одиночества. Зубы выпали при падении. Она будет проклинать судьбу за это. Эта женщина даже сейчас укладывает волосы феном. Моя бабуля плохо видит, поэтому я наклоняюсь ближе, хватаю ее за руку и сжимаю. «Ба. Это я, я здесь». Ее лицо меняется прямо у меня на глазах, и я вижу, что она может справиться с чем угодно. Она научила меня, как заставить других поверить, что все будет хорошо, она делала это и для меня.

Но не все будет хорошо. Последствия травмы гораздо хуже, чем она сама. И бабушка не единственная жертва. Я многое знаю о сломанных шейках бедра и о судьбе, которая ждет многих из нас, особенно женщин, из-за постменопаузального остеопороза. Перелом шейки бедренной кости – это наиболее распространенная серьезная травма у пожилых людей.

– В палатах, к сожалению, полно переломов шейки бедра, – говорит мне подруга-медсестра. – Все женщины примерно одного возраста, и все, вероятно, умрут. Смертность после перелома шейки бедра просто шокирует.

Она рассказывает мне, что каждый третий взрослый в возрасте 50 лет и старше умирает в течение двенадцати месяцев после перелома. Понятия не имею, почему так происходит. Согласно исследованиям, виновен повышенный риск осложнений, таких как инфекция, внутреннее кровотечение, инсульт или сердечная недостаточность. Данные также указывают на ограничение физической функции, снижение социальной активности и качества жизни. От независимости к зависимости: внезапная и полная смена образа жизни. Медсестры знают, что отказ от помощи не является непосредственной причиной смерти. Но они также знают, что можно умереть от разбитого сердца, что бы вам ни говорили врачи. И от сломленного духа тоже.

Моя бабуля не умрет внезапно. Вместо этого будут ошибки, инфекции, ожидание. Отмененные операции и ощущение полной безысходности. Мы чувствуем себя крайне уязвимыми во власти несостоятельной системы. Попытки дозвониться до поликлиники, часы в ожидании скорой помощи, которая никогда не приедет. В аптеке может закончиться определенное лекарство, и придется сходить еще в три, чтобы его найти. Что делать людям без семьи, как помочь им? Как они справляются?

Бабушка из гордой, активной женщины, которая каждую неделю стирает шторы, рассказывает случайным незнакомцам на автобусной остановке о семье, печет столько тортов, что хватит на небольшое кафе, и красит губы каждый час, превратилась в хрупкую пожилую женщину. Женщину на дне социальной иерархии. Она привязана к дому и страдает. После операции одна ее нога станет короче другой, потом, в ходе другой операции, ей вставят металлоконструкцию, а не заменят сустав. Это быстрее и дешевле. Никто не говорит, что ей много лет и сустав не окупится. Но я знаю правду.

Я размышляю о жизни моей бабушки. Будучи женой военного, который служил по всему миру, она воспитала четверых детей. Один сын умер в четыре года, и, вплоть до операции, она регулярно посещала его могилу. Потом она похоронила еще одного сына. У нее был лучший брак из всех, которые я знаю. Бабушка и дедушка кричали и смеялись, и вокруг всегда было шумно, неприбрано и полно любви. У них был рыжий сеттер по кличке Принц, который постоянно прыгал между ними. Дом бабули полон воспоминаний о дедушке даже через 30 лет после его смерти: в шкафах все еще полно имбирного эля, а радио настроено на судоходный канал, который он преданно слушал, несмотря на то, что у него никогда