— Для кого?

— Для него, и нос пусть побережет. Острый… как бы не обломился.

Остроносый подозрительно поглядел на обоих.

— Ну-ну. Дохохочетесь у меня, — невнятно пригрозил он и ушел. Йири вытер слезы, покачал головой.

— С головой у тебя беда. Ему морду набили, а он ржет, как конь породистый, — осклабился Кенну.

Из города уехали в сумерках. Райху обзавелся новой красной шапкой и страшно гордился, вызывая насмешки Кенну. Люди Хиранэ получали немного, однако Йири мог заработать здесь гораздо больше, чем в своей деревне.

А дни то бежали, то ползли. Пошли нескончаемые дожди, начались холода. Йири не хотел тратиться на теплую одежду, и Кенну отдал ему свою старую выцветшую куртку — кэссу. Мальчишка долго возился с ней, пытаясь подогнать по себе. Шить он умел. Райху язвил, как всегда: «зачем нашей детке наряды? Она и так себе хорошего дружка найдет», и так надоел Йири, что тот едва не швырнул в него попавшим под руку седлом.

Несмотря на разницу в возрасте, Йири сдружился с Кенну. В деревне у него были приятели, но из-за работы времени на них почти не оставалось. Да, по правде сказать, и не всегда тянуло к ним Йири — он больше любил смотреть и слушать, чем носиться и вопить. Кенну был неунывающий болтун, развязный, но добрый. Рассказывать байки он мог часами. Йири не верил и половине этих рассказов, да и в другой сомневался — и не скрывал этого. Тем не менее обоим нравилось общество друг друга.

И другие караванщики Йири не обижали, хотя некоторые смотрели скорее как на зверька, суетящегося под ногами.

Старший в караване относился к мальчишке ласково, даже учил читать и писать, как раньше старый корзинщик в деревне — и скоро из-под руки Йири выбегали уже не каракули, а значки, не лишенные изящной легкости. Впрочем, ничего удивительного — Йири любил рисовать.

А времени на уроки было так мало… Зачем понадобилось заниматься с мальчишкой, да еще тратить на него тушь и бумагу, Хиранэ и сам толком не знал. Но ему нравилась понятливость Йири.

— Слушай, малыш, — говорил Хиранэ. — Если захочешь, года через два сумею пристроить тебя в городе. А то в вашей глухомани совсем жизни нет.

— Есть, — негромко, но твердо возражал мальчишка. — Я лучшего места пока не видел. Там мой дом.

— Да что ты заладил… — морщился Хиранэ. — Да и места нездоровые. Сколько у вас умирает?

— Я ушел, только чтобы помочь им, — отвечал Йири. — А вам я буду благодарен всегда….

— Щенок ты лесной собаки! — беззлобно говорил старший. — Ну, хватит болтать. Дел полно.

…Он учился новому так же естественно, как солнце бросает тени на землю. Словно всем существом решил, чувствовал — то, что сейчас дают, нужно успеть понять и запомнить. Йири не думал о том, что он — деревенский мальчишка, доля которого — жить так, как все его родичи, и не знать другой судьбы. Он не хотел ничего лучшего — просто брал то, что ему могли дать, жадно схватывая суть, не гадая, зачем ему эти знания.

Так в раннем детстве он выучил яну. Так учился любой, даже тяжелой работе. Так осваивал кисть и резец.

Эйсен — горы севера — были огромны и холодны. Скрытые вечным туманом, они словно покачивались, нашептывая себе колыбельные. Караван шел мимо, и Йири не мог оторвать взгляда от гор. Умирающая мокрая трава поздней осени, грязь под копытами и колесами — и горы. Холодные, серые, далекие от жизни и смерти.

Разглаживая пальцами последний цветок медвяницы, Йири задумчиво смотрел сквозь тусклую взвесь дождя. Алые лепестки еще жили, но, похоже, и сами знали свою обреченность. Тетка говорила, что на цветок медвяницы была похожа его мать… Все ли живы там, дома, в деревне? Наверное… Умирают чаще зимой и ранней весной.

Ему казалось, что караван вечно бредет по сырому туману…

Прошел еще месяц. Теперь повсюду лежал неглубокий снег. А по ночам небесными тропами бродило созвездие Волка, анна-и-Ёро.

— Возвращайся, — однажды сказал Хиранэ. — До весны мы с места не двинемся. Скоро будут твои родные места. Доберешься один? Два дня пешком. Дорога хорошая, мимо храма Святого Травника в Эйке, там как раз заночуешь… На днях там были паломники в честь наступленья зимы, — не собьешься.

«Доберешься один»… Йири не думал, что это будет так трудно. Он привык переносить холод и, хоть одежда была залатанной и довольно легкой, чувствовал себя неплохо. Утро, когда он покинул караванщиков, выдалось солнечным и морозным. Снег слепил глаза, дорога была пуста. Кусты, усыпанные сухими сизыми ягодами, манили к себе стайки пестрых синиц. Птицы неохотно взлетали, стоило мальчишке приблизиться.

Одиночество на зимней дороге не пугало Йири, волков в тех краях почти не водилось. Он хотел поскорее попасть домой, шел быстрым шагом, надеясь к вечеру добраться до храмов Эйке. Там можно заночевать. Служители — почти отшельники — пустят. Он мысленно видел перед собой почерневшие деревянные крыши, резные темные стены, чувствовал слабый дым смолистых корней, наполняющий маленький зал… Однако ближе к вечеру повалил снег, а после поднялся ветер. Йири понял, что не успеет добраться до Эйке.

«Заступница Иями, Кори-са, помоги мне добраться домой,» — взмолился он, с трудом бредя по дороге. Нелепо замерзнуть тут, в двух шагах от деревни, так и не донеся до родных заработанных денег. Ветер дул так, словно пытался разорвать в клочья одежду Йири. Колючий снег жалил лицо. «Я… не дойду», — обреченно думал мальчишка, но продолжал двигаться вперед. Он был уверен, что пока не сбился с дороги, но не знал, долго ли она еще будет вести его. Сойти с дороги значило умереть. Несмотря на юность, как и любой крестьянский ребенок, Йири хорошо знал, что такое смерть, знал, что жизнь может быть очень короткой. «Только не сейчас», — просил он Иями.

И вот силы кончились. Он упал на тропу, которая скорее угадывалась, чем виднелась. Неумолимо надвигалась темнота. Йири свернулся калачиком, пытаясь согреться. Потом ему захотелось лечь в снег и не двигаться до весны. Весной в Эйке снова пойдут паломники, они разбудят его и возьмут с собой. Он закрыл лицо мокрыми от снега рукавами. Рядом, по колено в сугробах, танцевали голубые журавли Иями. Они вскидывали сильные крылья, и снег вихрился от их ударов.

Внезапно мальчишка вскинул голову. Прикусил губу и посмотрел в сизо-белесое небо.

— Меня ждут дома! — тихо и очень упрямо сказал он лохматому ветру. Побрел наугад, различить тропу он был не в силах. В нем просыпалось чутье, присущее диким зверям.

«Это просто зима. Звери переживут эту зиму. Неужели человек хуже?»

Звери не нуждаются в хижине. А Йири был рад увидеть ее. Но радовался он рано — перед ним была не хижина, а беседка. Однако он понял, что добрался до Эйке. Только вышел к нему с другой стороны. Йири вошел в беседку, прикрыл за собой дверь. Тут было холодно. Однако не было ветра. На приступке в нише стоял светильник, в котором еще оставалось масло. Йири зажег огонь.

Огляделся. Маленькая, уютная беседка, стены изнутри украшены грубоватой резьбой. Небольшая плита из родонита, камня врачей. Йири опустился на колени, прошептал короткую просьбу о прощении. Ему нельзя умереть, оставив без поддержки семью.