Финляндский полк, при поддержке Павловского, стремительной атакой пробил широкую брешь в расположении 37-й венгерской дивизии и обошел левый фланг соседнего к югу корпуса Войрша. Противник сразу начал отход, становившийся всё стремительнее, всё беспорядочнее.

В те моменты, когда перед усталыми московцами и лейб-гренадерами немцы очистили окопы и стали отходить, одна из рот скинула фуражки и запела «Спаси Господи». Соседи подхватили. Молитвенные звуки всё ширились, росли. После молитвы из тысячи грудей двинувшихся вперед офицеров и солдат, среди Тарнавских перелесков и холмов, в едином порыве грянул и полился мощный русский национальный гимн…[45]

* * *

Выговор при собрании офицеров

Сидим мы в Собрании и завтракаем с аппетитом, после целого утра строевых занятий. К столу прислуживают солдаты в длинных белых рубахах без погон, но с полковым знаком, в черных шароварах с красными кантами и в высоких сапогах.

Мы, прапорщики, ютимся все вместе, но уже начинаем осваиваться в непривычной обстановке.

Входит батальонный адъютант штабс-капитан Некрасов 2-й[46] и говорит:

— Господа офицеры, пожалуйте в классную комнату при оружии, командир батальона просит.

Мы все сгруппировались в комнате. Входит полковник Михайличенко.

— Господа офицеры!.. Вот что, господа, — говорит он, — я получил очень неприятное письмо от капитана 1-го ранга… Подпоручик… выйдите, пожалуйста, вперед. На днях в трамвае вы не потрудились отдать честь капитану 1-го ранга… по уставу, о чем он мне и сообщает. Вы лишь привстали со своего места и отдали честь Штаб-офицеру, полусогнувшись. Мне было очень неприятно получить такое письмо, и я делаю Вам замечание при собрании офицеров. Лейб-гвардии в Московском полку офицеры должны быть безупречны. Следующее Ваше опущение по службе я прикажу отдать в приказе. Господа, вы свободны.

Подпоручик стоял красный как рак. «Я не хотел бы быть на его месте», — подумал я.

Телефонный звонок капитана Дубровы

Целый день ездил сегодня с прапорщиком Гилевичем на его автомобиле, делать визиты однополчанам. Кое-кого заставали, отсутствующим оставляли карточки.

Сегодня у нас дома играют в винт. Мой отец зовет меня к телефону. Подхожу. Удобно разваливаюсь в кресле и говорю:

— Я слушаю.

— Прапорщик Кутуков. С вами говорит капитан Дуброва.

— Так точно, это я, господин капитан, — говорю я, и как на пружинах вскакиваю с кресла и вытягиваюсь «смирно».

Все присутствующие весело смеются.

Служба в Запасном Батальоне

Служба моя в Запасном Батальоне приняла строго размеренный порядок. Каждое утро в 8 часов весь батальон выстраивался на плацу. Занятия до 12 часов. Затем завтрак в Собрании. С 2-х часов занятия до 6 вечера.

И в Собрании надо держать ухо востро — того и гляди кто-нибудь из старших офицеров процукает. А в смысле цука[47] «молодых» они тоже «специалисты». Надо до тонкости знать правила и обычаи Офицерского Собрания.

Помещение Собрания великолепное. Огромный двухсветный зал с колоннами. Монументальная лестница. Большая столовая, библиотека, биллиардная комната, с портретами всех командиров полка и много других комнат. Полковой музей.

При казармах имеется полковая церковь, со склепом для погребения господ офицеров[48]. Начинаю постепенно осваиваться со службой, с Собранием и с топографией казарм.

Рассказ об Императрице

На днях был у моих знакомых. Отец генерал Генерального штаба З. Сын его на фронте в Гвардии. Еще совсем недавно, мальчишками, мы проводили время вместе на пляже в Финляндии. Обе сестры моего товарища еще до войны вышли замуж за офицеров Гвардейской Конницы. Одним словом, это чисто военная семья.

Гостей принимала хозяйка дома. Было всего несколько человек, хорошо между собой знакомых. Говорили о театре, об общих знакомых, о близких на фронте и незаметно перешли на наболевшую тему — заговорили о войне.

— А знаете, господа, — сказала генеральша (ее все так заочно называли) — как в Царскосельском госпитале один офицер стрелял в Государыню Александру Федоровну. Мне рассказывали, что дело происходило приблизительно так: Государыня подошла к постели тяжело раненого офицера, милостиво с ним беседовала и, между прочим, спросила его при каких обстоятельствах, где и когда он был ранен. Офицер рассказал, что он был ранен пулей во время контратаки. Гвардейский Германский Гессенский полк[49] не выдержал русской штыковой атаки и бросился бежать, побросав оружие. «Это неправда, — сказала Императрица, — Гессенская Гвардия не могла бежать», — и не попрощавшись, отошла от раненого[50]. Офицер выхватил из-под подушки револьвер и выстрелил в Государыню, но промахнулся. Ночью он был расстрелян.

На меня этот рассказ произвел удручающее впечатление, хотя по своей неправдоподобности он похож скорей на сплетню.

Знает ли Правительство, что подобные «новости» передаются уже в семьях офицеров Генерального Штаба? Осведомлен ли Государь о подобном состоянии умов от генерала до солдата! И, вообще говоря, к чему могут привести вое эти разговоры, критика, сплетни! Ощущается какая-то особая атмосфера всеобщей напряженности, недовольства, отчаяния. Воздух насыщен каким-то электрическим зарядом. Но, может быть, это только кажется, ведь жизнь идет по-прежнему.

Наша кухарка

Последуем теперь примеру одного великого французского писателя и обратимся к мнению человека из «народа» — к нашей кухарке.

Муж ее работает на Путиловском заводе, то есть словчился от военной службы и зарабатывает очень хорошо, что не мешает ему быть против войны и правительства в результате ежедневной революционной обработки. Мысли свои он высказывает и нашей Наташе.

У нас часто бывает моя тетя, богатая помещица и ярая монархистка. Война помешала ей возвратиться в Рим, где она постоянно живет уже лет 20[51]. Западная Европа дала ей своеобразную «демократичность», что не мешает ей любить Россию больше Европы и быть православной и монархисткой.

Она очень любит иногда пойти на кухню и сама приготовить, с присущим ей талантом, какое-нибудь очень вкусное блюдо.

Вернувшись как-то домой из казарм и, узнав, что тетка моя священнодействует на кухне, я пошел туда, с ней поздороваться и случайно услышал конец крупного ее разговора с нашей кухаркой.

— И какой это Царь? — говорил голос Наташи.

— А какого же вам надо Царя? — кричала моя тетка.

— Как какого, — ответила наша кухарка, — ну вот хоть нашего барина (то есть, моего отца).

— Дура!

Я расхохотался от такого оборота спора. Отец мой никогда не разговаривал с прислугой и меня поразило его «избрание». У жены рабочего Путиловского завода цела монархическая традиция и уважение к своему барину.

Начало забастовок

Сегодня утром я вышел из дома в 7 с половиной часов утра и забыл надеть шашку. Спохватившись на полпути и, вспомнив Начальника Учебной Команды, я вскочил на первого попавшегося извозчика и полным ходом галопировал сначала домой за шашкой, а затем в казармы — как