Тихо.

Большая, круговая тишина стоит.

И тогда очень хорошо понимаешь, что и тебе тоже нельзя быть громким. Двигайся беззвучно, помалкивай, затаись – иначе будешь тут чужим и ничего не поймёшь, что́ происходит.

Я опустил на воду леску, сел половчее, замер.

Клёва не было. Перяной поплавок, будто завязнув, лежал на чёрной, как дёготь, воде. Казалось, он и не сможет дрогнуть.

Никогда не всколыхнётся тяжёлая волна, не закачаются огромные, как блюдца, белые кувшинки.

Несчитаные, забытые проходили минуты.

Небо светлело; теплотой наливался воздух.

Тишина продолжалась.

И тут вдруг, как кулаком по уху, из-за излучины реки донесло: «Бу-ульк!»

Грубо, с плеском.

Если бы ударило один раз, я бы подумал, что это попросту сорвалась с крутого берега глыба земли и плюхнулась в воду. Но спустя немного звук опять повторился.

И вот потому, что и во мне была эта утренняя тишина, и я хорошо понимал её, я почуял – звук чужой, недобрый.

Он упал в тишину, как в омут, и от него пошли круги маленьких звуков: бормотнули речные струи, птица вскрикнула, зашелестели ветки.

Я приподнялся, ждал.

И опять плюхнуло: «Бу-ульк!»

Надо было посмотреть. По краю обрыва я пробрался за излучину.

Река была пустынной. Ни на берегах, ни на узенькой протоке внизу никого не видать.

Помог мне звук. Булькнуло совсем рядом. И тогда я разглядел.

Эта протока, что текла внизу, приспособлена у нас под рыбный садок. Весной колхоз купил мальков и, чтоб не строить питомник, пустил в протоку.

Сейчас на середине её в воде лежал грязный коричневый пень. Лежал недвижимо.

Потом пень наклонился, у него вымахнулись крылья, а голова метнулась в воду. Он нырнул: «Бу-ульк!»

Филин, птица-пугало, ловил в протоке рыбёшек… Когда он распрямился, из его кривого клюва торчал рыбий хвост. Было видно, как филин, горбясь, давится – жадно глотает добычу. Мокрая растрёпанная голова его толчками ходила взад-вперёд, словно заталкивала рыбу в глотку.

Вот ведь жадюга! Ночной разбойник, он с рассветом всегда прячется с глаз долой. А тут увидел рыбный садок и жадность одолела – уже рассвело, и он оторваться не может, набивает зоб.

Не услышал утренней тишины и выдал себя.

Стараемся вдвоём с приятелем Санькой – собираем орехи. Одному собирать неловко: орешник высокий, не допрыгнешь. А тут я хватаюсь за ветку, нагибаю её к земле, а Санька обрывает орехи. Сразу двумя руками действует.

Я говорю:

– Ты прямо как белка!

– Нет, – говорит, – белки хитрее работают.

И впрямь: попадаются нам кусты, где ни одного полного орешка нету. Все пустые.

Белки обобрали куст. Хорошие орехи унесли, а пустышки нам оставили.

Пустой орех от полного – который с вкусным ядрышком – никак не отличишь. Висит на ветке такой же коричневый, такой же лоснистый, в таком же кружевном воротничке.

И только когда сорвёшь, то почувствуешь, что он подозрительно лёгонький.

Раскусишь – а внутри ядрышка нет, одна труха…

Да, Санька, пожалуй, правду говорит про белок.

Он хитрый, Санька, удивительно хитрый. Но всё равно обманывается, рвёт сейчас пустые орехи. Сердится, когда раскусит.

А белки, что побывали на этом кусте, не обманывались. Они спокойненько отличали пустой орешек от полного. Не рвали, не взвешивали, не перекусывали. Будто видели сквозь скорлупу…

Насквозь видели.

Вот где хитрость-то!

Кто видел цветущую берёзу?

Вот странное дело: сколько раз я проходил мимо – и не замечал, как берёза цветёт…

Бывает это после майских праздников. Листья на берёзе ещё маленькие, словно бы мокрые. А на концах веток появляются коричнево-золотые серёжки.

Вся берёза в серёжках. Вся золотится, как будто в солнечном дожде!

В середине лета серёжек почти не видать. Листья погрубели, потемнели. Спрятались за ними серёжки. Незаметно зреют в них семена.

И вот глядите! Летят с берёз крошечные самолётики, будто вырезанные из серой бумаги. Много-много кружит над землёй самолётиков.

Люди думают, что это и есть семена.

Но их не стоит собирать, не стоит сеять. Ничего из них не вырастет. Это не семена, это пустые чешуйки сыплются…

Семена у берёзы другие. Они ещё мельче. И похожи на бабочек: еле видимое жёлтое семечко, а по бокам два круглых прозрачных крыла.

Бабочки легче самолётиков.

Дунет ветер, качнёт берёзу. Метелью закружатся бабочки с прозрачными крыльями.

Смотрите, смотрите! Пляшет, вьётся, летит берёзовый лес над деревней!

На лесной поляне – кучки рыхлой земли. Будто маленькие грядки.

Можно вообразить, что сюда приходят лилипуты. И когда нет людей, они копают свои маленькие грядки. И сажают на них свои крошечные деревья.

Потому что на каждой такой кучке растёт берёзка ростом со спичку. Или сосенка с тремя зелёными иголочками, похожими на паутинки.

Но я теперь знаю, кто здесь копает землю. Сам видел.

Иду через поляну, вдруг впереди трава зашевелилась. Я замер. А там земля стала вспучиваться, подыматься холмиком.

Показались две широкие лапки с когтями, мокрый нос…

Ну конечно, это крот.

Рыл под землёй свою нору, выглянул на белый свет. Опять в глубину нырнул.

А на поляне осталась свежая кучка земли. Как маленькая грядка.

Летят с деревьев семена, упадут на вспаханную землю. И вырастет здесь берёзка или сосенка.