«Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари. Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет»[8], - так говорил воскресший Иисус возлежавшим на вечере ученикам своим. Ныне я следую указанным им путем и мысленно представляю себе облик Господа. Какое у Него было лицо? В Священном писании об этом не говорится. Как известно Вашему преосвященству, на заре христианства Христа изображали в образе пастуха. В тунике и коротком плаще, он одной рукой придерживает за ножки перекинутого через плечо ягненка, другой - сжимает посох. Это привычный нашему взору облик юноши, какой можно повсюду увидеть в наших селениях. Образ ласковый, мягкий. Восточная Византийская церковь создала иной образ - большой нос с горбинкой, кудрявые волосы, черная борода... Лицо с восточными чертами. А средневековые живописцы придали его облику величавость королей. Но сегодня ночью перед моим мысленным взором встал Иисус, которого я видел на фресках монастыря Борго-Сан-Сепульхеро. Тогда я только-только поступил в семинарию, и это изображение навсегда запечатлелось в моей памяти. Одной ногой Христос попирает гробы, а в правой руке держит крест. Взор Его устремлен прямо на нас, лик исполнен божественной силы - как в ту минуту, у моря Тивериадского, когда, обращаясь к ученику своему Симону Петру, он трижды призывал: «Паси агнцев моих. Паси овец моих. Паси овец моих»[9]. Я люблю этот лик. Он притягивает меня к себе, как лицо возлюбленной притягивает взор юноши.

* * *

До отъезда остается всего пять дней. У нас нет даров для Японии, кроме жара наших сердец, и потому сейчас мы всецело поглощены заботой о наших душах. О Санта-Марте больше писать не буду. Господь не утешил нас, даровав исцеление нашему бедному другу. Но все, что ни творит Господь, - благо. Наверное, провидение уготовило ему иное предназначение, исполнить которое предстоит ему в будущем.

Письмо Себастьяна Родригеса

Pax Christi! Слава Христу!

Не знаю, как рассказать Вам на нескольких листках бумаги обо всем, что случилось с нами за эти два месяца. К тому же положение таково, что неизвестно, попадет ли в конечном итоге это письмо в руки Вашего преосвященства. И все же не могу не писать, чувствую, что просто обязан это сделать.

После отплытия нам благоприятствовала на редкость хорошая погода. Небо было ясным и чистым, над волнами мелькали стайки летучих рыбок, сверкавшие серебром. Каждое утро мы с Гаррпе благодарили Господа за спокойное плавание. Но вскоре налетел первый шторм. Это случилось в ночь на шестое мая. Подул юго-восточный ветер. Опытные матросы убрали все паруса, кроме одного. Ночью, однако, пришлось опустить и его, вверив нашу джонку ветру и волнам, но вскоре в носовой части образовалась течь, сквозь которую стала проникать вода. Почти до рассвета все трудились не покладая рук - затыкали щель парусиной, вычерпывали воду.

На рассвете буря наконец улеглась. Все - и матросы, и мы с Гаррпе - совершенно без сил неподвижно лежали между ящиками с провиантом, устремив глаза в небо, по которому плыли на восток темные, набухшие влагой тучи. В эти минуты мне вспомнился святой Франциск Ксавье, восемьдесят лет назад плывший в Японию, преодолевая неизмеримо большие трудности. Наверное, он, как и мы, смотрел после шторма в такое же мутное, белое, как молоко, предрассветное небо. И не только он... Многие годы сотни миссионеров, обогнув Африку, миновав берега Индии, пересекали это море, чтобы посеять семена нашей веры в Японии. Епископ Серкейра, падре Балинья, Органтино, Гомес, Памелио, Лопес, Грегорио... - всех не перечесть. Немало из их числа погибло уже у самых берегов Японии, упокоившись на дне морском вместе с затонувшим судном, как, например, преподобный Жиль де ла Матта. Что вело их вперед, через такие мучения? Что вдохнуло в их душу страстную волю? Теперь я их понимаю. Все они вглядывались в такое же мутное небо, в плывущие на восток темные тучи. О чем они думали в те минуты? И это я знаю отныне...

Из-за тюков донеслись жалобные стоны Китидзиро. Этот ленивый трус почти не помогал матросам во время шторма; бледный до синевы, он трясся от страха, забившись в щель между ящиками. Его беспрерывно рвало, и он, валяясь в отвратительно пахнущей луже, что-то шептал по-японски.

Сперва мы с Гаррпе, так же, как все матросы, с презрением наблюдали столь малодушное поведение. Мы были слишком измучены, чтобы прислушиваться к нему. Но вдруг мое ухо уловило среди невнятного бормотания слова «граса»[10]и «Санта Мария». Валяясь, словно свинья, в омерзительной луже, этот человек совершенно явственно произнес «Санта Мария».

Мы с Гаррпе переглянулись. Возможно ли, что этот трус, все время не только не помогавший, но, скорее, даже мешавший всем, - возможно ль, чтобы он был одной с нами веры? Нет, нет! Истинно верующий не может быть таким малодушным.

- Ты христианин? - спросил его Гаррпе.

Китидзиро, приподняв голову, бросил на меня страдальческий взгляд - вся физиономия у него была перепачкана в блевотине. Затем, хитря и притворяясь, будто не расслышал вопроса, улыбнулся своей жалкой, трусливой, заискивающей улыбкой. Такая уж у него привычка - всегда угодливо улыбаться, будто старается всех задобрить... Что до меня, так я уже научился не обращать внимания, но Гаррпе неизменно бесит эта улыбка. А уж неподкупный, суровый Санта-Марта - тот наверняка вспылил бы...

- Я все слышал, - нахмурился Гаррпе. - Говори начистоту! Значит, ты христианин, да?

Китидзиро отрицательно затряс головой. Матросы-китайцы подсматривали из-за ящиков, с презрением и любопытством наблюдая за этой сценой. Если он верующий, непонятно, почему он скрывает это даже от нас, священников? Уж не вообразил ли он, что по прибытии в Японию мы донесем на него чиновникам? А если он не верит в Господа нашего Иисуса, почему в смертельном страхе твердил «благодатная», «Пресвятая Мария»? Как бы то ни было, этот молодчик пробудил во мне любопытство. Думаю, что вскоре мы разберемся, что у него на уме.

Вплоть до этого дня мы не видели суши - ни одного, даже крохотного, островка. Над нами простиралось серое небо; временами сквозь тучи проглядывало тусклое солнце, лучи которого тяжело ложились на закрытые веки. Мы с горечью смотрели на холодное море, где волны скалились пенистыми, похожими на белые клыки, зубцами. И все же Господь не оставил нас...

Вдруг матрос, лежавший на корме, как мертвец, вскочил с громким воплем. Вдалеке от темной линии горизонта - куда указывал его палец - летела в нашу сторону птичка. Сложив крылья, она опустилась на мачту, с которой свисали потрепанные минувшей бурей паруса... А по волнам уже плыли бесчисленные сучья, ветви деревьев. Это был верный признак, что суша близко. Но радость мгновенно сменилась тревогой. Если это Япония, нельзя допустить, чтобы нас заметила даже рыбачья лодка. Рыбаки тотчас сообщат властям о неизвестной дрейфующей джонке с чужеземцами.