Нина приняла решение: начать все заново, найти себе другую страну, другой дом, все другое. Она узнала, что в Шанхае говорят по-английски, и завела учителя – Иржи Лабуду, чеха из военнопленных.

Он был ее ровесник; тонкий, невысокий, сероглазый. Смущался каждый раз чуть не до обморока. На правой руке у него не было трех пальцев.

– В Праге я был виолончелистом, – говорил он о себе. – Люди предполагали, что я музыкальное чудовище… ох, нет… чудо! Вундеркинд – вот кто.

«Если он по-русски так изъясняется, наверное, у него и английский корявый», – думала Нина. Но выбирать было не из кого: кроме Лабуды и Клима, английского никто не знал.

Иржи попал в армию летом 1914 года, когда Австро-Венгрия объявила войну России.[6]Австрийский офицер не слушал ни импресарио, ни профессоров консерватории.

– Какая виолончель?! – орал он. – Пусть идет служить!

Чехи не желали воевать с братьями славянами и при первой возможности сдавались русским. Вместе со всей ротой Иржи очутился в лагере для военнопленных под Пензой. В 1917 году Временное правительство предложило чехам отправиться в Европу – воевать против угнетателей-немцев. Пленные, а их тогда было около сорока тысяч, с радостью согласились. Путь вновь сформированного Чехословацкого корпуса лежал через Сибирь, Дальний Восток и Америку, а там союзники должны были переправить их во Францию, на Западный фронт.

Чехи получили винтовки и паек. Эшелоны растянулись от Поволжья до Японского моря. Но в октябре к власти пришли большевики и попытались разоружить корпус: сорок тысяч штыков, неподконтрольных советскому правительству, – не шутка. Чехи взбунтовались, и это послужило началом Гражданской войны в России.

Восемь лет Иржи мотался по чужой стране: отморозил пальцы, отбился от своих, потерял веру в людей. Каким-то ветром его прибило к флотилии Старка. Куда ехал? Зачем? Ему было все равно.

Нина презирала его – за то, что сдался. Опекала Иржи только для того, чтобы досадить Климу. Он исступленно ревновал, а она смеялась про себя: «Неужели он думает, что я влюбилась в эту полузадушенную овечку?»

Ей хотелось наказать Клима: разочарование жгло ее изнутри.

Во время стоянки под Усуном Нина измаялась: Шанхай близко, рукой подать… Мерила шагами проржавевшую палубу, зубрила английские глаголы.

Рано или поздно власти дадут разрешение на высадку – беженцы не могут уехать. Их слишком много, и они вооружены, так что сделать вид, что их не существует, нельзя. Когда эта косматая толпа хлынет в город, шанхайцы возненавидят русских – за бедность, за неустроенность. Нужно сойти на берег прежде остальных.

К кораблям подплывали лодки. Китайцы били веслами по бортам и кричали: «Моя стирать, твоя платить!» – как будто у русских было во что переодеться!

To come – «приходить»; to see – «увидеть»; to win – «победить»…

– Missie! Guns! My wantchee guns![7]

Нина перегнулась через борт: большой сампан, трое молодых китайцев, по-европейски одетых.

– Что вам? – спросила она по-французски. – Я вас не понимаю.

Один из китайцев сделал вид, будто стреляет из пальца, потом вытащил из кармана купюру.

– Вы хотите купить оружие? Револьвер подойдет? У меня есть.

Китаец растопырил пальцы и помахал ими.

– Десять револьверов? Нет? Сколько?

– More, more![8]

Нина перевела дух. Китаец хотел купить целый арсенал.

– Мне надо посоветоваться с капитаном. Привезите кого-нибудь, кто говорит по-французски. French, understand?[9]

Китаец кивнул:

– This b’long number one![10]

Капитан поначалу и слышать ничего не хотел:

– В Китае эмбарго на ввоз оружия. Поймают – я не знаю, что они с нами сделают.

Нина старалась говорить спокойно:

– Сколько у вас наличности? Не русских фантиков, а валюты? Контр-адмирал Старк хочет продать суда, а выручку разделить между героями Гражданской войны. Вы герой? Если нет, то у вас не будет ни корабля, ни денег.

– Я не имею права торговать оружием. Оно мне не принадлежит.

– Но вы имеете право списать то, что пришло в негодность.

Покупатели явились поздно ночью, когда Нина уже отчаялась их дождаться. На палубу поднялся субъект в белой фуражке и с тяжелой тростью.

– Мадам! – прошептал он по-французски. – Идите сюда, я вам ручку поцелую!

Загорелое худое лицо, пьяные глаза и тщательно подстриженные усики.

– Ну, где эта сволочь капитан? Доложите ему, что прибыл Поль Мари Лемуан собственной персоной.

Он сильно хромал, и Нина догадалась, что он передвигается на протезах. Следом за Лемуаном появились давешние китайцы и еще один – огромный, страшный, с обожженным лицом и вытекшим глазом.

Нину бил озноб. Она не понимала половины того, что говорил Лемуан, но, верно, даме этого и не следовало понимать.

– Твою мать! – изумлялся он, оглядывая орудие на палубе. – Никак американцы поставили? Ну-ну, хорошая штука, если к ней боеприпасы есть.

Капитан – сдержанный, хмурый – пригласил гостей к себе. Нина переводила:

– У нас имеются винтовки российского производства, ручные гранаты типа «Mills bombs», наганы, прицелы для пушек, военные перископы…

Торговались отчаянно. Лемуан делал страшные глаза и чесал стриженую голову – сразу двумя руками.

– Слушайте, что вы мне зубы заговариваете? Берите, что дают, – и дело с концом.

Он вытащил из кармана маленькие счеты и быстро защелкал костяшками:

– Патроны – двадцать ящиков, винтовки Мосина – старое дерьмо, наверняка наполовину сломанное, – шестнадцать ящиков… Плюсуем гранаты… Тысяча шестьсот долларов – больше не дам, хоть лопните.

Нина судорожно передохнула.

– Петр Иванович, – сказала она капитану, – месье дает только тысячу.

Нина до последнего момента боялась, что ее разоблачат. Но Лемуан отнесся к ней с пониманием:

– Значит, договорились: я даю тысячу капитану, а шестьсот – вам и отвожу вас в Шанхай, чтобы вы положили эти деньги в банк. Так?

– Да. – Сердце исступленно билось. – Но со мной поедет еще один человек, переводчик.