Подошли мы. Красотка нас явно приняла за своих – не подумала, что времена настали такие, при которых средь бела дня расхаживать по улице с карабинами на плече могут же и другие. Встрепенулась, просияла:

– Товарищи…

Я ей вежливо улыбнулся и ответил со всей возможной гжечностью[4]:

– Товарищи, милая панна, на восток драпают. Те, кто жив пока…

До нее моментально дошло, помертвела. Шофер как стоял, так и стоит, только глаза вылупил. Так что взяли мы их без малейшего сопротивления и даже возни: панночку я вежливо взял под локоток и высадил из самохода, она от неожиданности и не дергалась нисколечко. Бравому танкисту Тарас сунул дуло карабина под нос – тот и обмер. Прихватили мы ее сумку, оба чемодана велели нести шоферу и через пару минут вернулись в нашу временную резиденцию.

С сопляком все определилось быстро: ну, водитель при штабе такого-то танкового полка, ну, полгода как призван. Указания у нас были четкие: предателей украинского народа из местных разрешается карать на месте, а вот военные и прочие понаехавшие москали – это уже держава. Таких предписано задерживать и передавать новой власти, которая придет со дня на день. Державное – державе. Мы не бандиты, во всем должен быть порядок. Так что сопляка, даже не давши разок по затылку, Дмитро увел в подвал к тем, кто уже там прохлаждался.

С панночкой я стал разбираться обстоятельно. Посадил в уголок под охраной Тараса, сам взялся за ее сумку, где и документов пачка, и фотографии.

Оказалось, не панночка – пани. Супруга товарища майора радецких[5]бронетанковых войск: вот они на фото, как два голубка, товарищ майор браво челюсть выпятил, смотрит соколом… а самим, очень возможно, в какой-нибудь канаве черви питаются. Хотя нет, вряд ли, надо полагать, он только что самолично женушку на вокзал отправлял, что-то не похожа красотка на скорбящую, разве что перепугана, ну да неудивительно.

Фамилию не помню, простая какая-то, из ваших распространенных, а звали ее Надеждой. Двадцать четыре года – самый расцвет, подметим мимоходом. Комсомольский билет, ага, диплом врачебный, справки… в городской больнице работала до последнего дня… Ворошиловский стрелок, надо же! Боевая дивчина. Замужем четыре года, детей, скорее всего, не нажили – ни детских документов, ни ребенка в пачке любительских фотографий. В чемоданах, Дмитро быстренько перетряхнул, ничего интересного, с военной точки зрения, одни женские вещички.

Поскучнел я, со всем этим бумажным ворохом ознакомившись.

Жена строевого майора, цивильный врач… Ничего интересного. Согласно тем же указаниям командирских жен точно так же полагается считать державой и передавать новой власти. В подвал ее к остальным – и вся недолга…

В подвал – дело нехитрое. Только оставил я себе напоследок ее фотографию на пляже – позу приняла завлекательную, бесовочка, руки за голову закинула, улыбается, явно майор фотографировал. Купальник на ней, я сразу определил, из модного варшавского конфекциона, здесь купленный. Мода, правда, двухлетней давности, но далее она не развивалась, потому что «великая польская держава» приказала долго жить, так и не распространившись от моря до моря, как они себе мечтали… Какое уж там нынче в Варшаве развитие модного конфекциона…

Посмотрел я на оригинал. Фигурка, грудки, ножки – все по высшему разряду. Смазливенькая, слов нет…

Ну а мне всего-то двадцать восемь, кровь играет. Со своей так в жизни не поступишь – но тут же советка, жена оккупанта, два года начищенными сапогами топтавшего украинскую землю… И подумал я: «Ни в каких указаниях и приказах не сказано, чтобы доставлять таких новой власти абсолютно нетронутыми. Все равно такая красоточка долго нетронутой не проходит, едва попадет в безпеку, там ее и разложат, знаю я тамошних ухарей…»

– Ну что же, пани Надия, – говорю я. – Присаживайтесь к столу, поговорим о жизни и о ее сложностях…

Она присела осторожненько напротив меня, спрашивает:

– Вы кто?

Я ей кратко объяснил, что мы не бандиты, а борцы за вольную Украину. Только она, как ни осторожничала, не удержалась от презрительной улыбочки: ну конечно, у нее идеологическая платформа другая, ничего удивительного. «Ладно, – думаю про себя, – нас называй как хочешь, это к делу отношения не имеет…»

Сам я ей улыбнулся исключительно вежливо.

– Ну что, – говорю, – Надийка, посмотрим, чему тебя муж научил за четыре года?

Надийка с искренним недоумением вопрошает:

– Вы о чем?

Я ей и объяснил простыми понятными словами, без единой непристойности, но предельно доходчиво. Как я и ожидал, красотка так и вскинулась: «Да как вы смеете, да я мужа люблю, лучше убейте, да ни за что…» Ну, вполне предсказуемо. От идеологии и не зависит, пожалуй что. Я же не такой циник, чтобы считать, будто на этом свете верных жен нет вовсе. Имеются в немалом количестве. Только не во всякий ситуации верность и сохранишь…

– Получается вовсе уж прекрасно, – говорю я. – Не с распутной девкой придется дело иметь, а с приличной женщиной, одного мужа меж ножек и допускавшей…

Она со стула так и взвилась, только Тарас не зря стоял у нее за спиной – положил лапы на плечи и успокоил на стуле, будто гвоздь в доску вбил. Не скажешь, чтобы верзила, но кряжистый и силы немалой. Убедительный человечина.

Дмитро просунулся вперед из-за моего плеча и попробовал было ее на голос взять – но я его утихомирил одним взглядом. Уж этого-то сопляка я давно отмуштровал со всем усердием: зелен еще – поперед батьки в пекло. Девятнадцать годочков. Всех его боевых подвигов во славу независимой Украины только и есть, что пристрелил вчера на улице старого жида, да и то в спину. Пан Володыевский, тоже мне…

– Давай, Надийка, подумаем рассудительно, – говорю я ей. – Ну куда тебе против нас трех, неслабых? Все равно не отобьешься, положат тебя, держать будут. Только это выйдет грубо, некрасиво, и синяк под глаз заработаешь, и порвем на тебе все… Давай обставим все культурно: сама разденешься, сама ляжешь, и обхождение с тобой будет без малейшей грубости.

Ах, как она меня послала нежными губками! Кто бы мог подумать, что слова такие знает. Даже парочку польских отпустила – уж им-то могла только здесь научиться.

– Ах, Надия, какая ты прелесть… – сказал я искренне. – Вот такая вот, красная от злости, лающаяся, как драгун.

И кивнул Тарасу. Тот понял, достал свой ножик, не раз побывавший в деле, приложил лезвие ей к нежной щечке и заговорил – упаси боже, не повышая голоса, без единого грубого слова, спокойно так, рассудительно, будто читал вслух неграмотным холопам инструкцию по обращению с механической жаткой и хотел, чтобы разобрались и запомнили с первого раза…

Ох, убедительный был человечина… Постарше меня лет на пятнадцать, в Движении с двадцать пятого года. Досье на него в дефензиве в кирпич толщиной, и в жандармерии был пытан, и из-под конвоя бежал, и смертный приговор на нем заочный висел до самого конца польской государственности. И пострелял он всякой сволочи столько, что устанешь считать. По совести, быть бы ему командиром вместо меня, хотя и я за пять лет кое-чем отметился. Но такова уж его натура, что в командиры он не стремился никогда. Бывают такие люди: исправный солдат, отличный исполнитель, вполне довольный своим положением и не стремящийся выйти хотя бы в ефрейторы. Крестьянская натура. Хотя он, строго говоря, и не крестьянин вовсе – просто из закарпатской глуши, чабаном был, лес сплавлял. Серьезные ремесла, кстати, не для слабых…