Мы уже останавливались на земных событиях, произошедших у Стены Плача в Иерусалиме. В Раю же присутствие непутёвого грешника Аналитика привело к крушению заговора и насильственной гибели Законодателя, а также второй мученической смерти уже когда-то распятого за грехи человечества Учителя. Украденная Египтянином у избранных водородная бомба всё же взорвалась, но без каких-либо видимых последствий для райского измерения, что, несомненно, предполагало не плохое качество сборки в подземельях ядерного комплекса Димона, а долгожданное Божественное вмешательство.

Все праведники избранной нации, до этого спавшие вечным сном в подземельях Рая, были разбужены и наконец, в первый раз за свою нелёгкую историю, освобождены от догм. Каждый смог сам решать, что для него значили Бог и отношения с ним. Многие решили покинуть Рай и обосноваться в другом мире. Их возглавила молодая дочь Миссионера — Вероника. В это путешествие они не стали брать книги Ветхого Завета. И не потому, что забыли о них. К большому облегчению Основоположника и Миссионера, возмутитель спокойствия Аналитик таинственно исчез. Впрочем, их настроение всё же несколько испортилось, когда с Земли дошли слухи о том, что проклятый еретик всё же жив, хотя — хвала Всевышнему! — пока находится в глубоком коматозном сне. Райская жизнь пошла по тысячелетиями накатанной колее.

* * *

Великий астроном, часовщик и скрытый еретик Галилео был первым, кто заметил, что не всё ладно в райской действительности — опять устоявшейся, как гнилое болото, проглотившее заблудившуюся корову. Наблюдательный старик вдруг обратил внимание на куст сирени в саду своей виллы, на который он каждое утро привычно справлял нужду в течение многих столетий. Разумеется, на вилле имелись несколько прекрасно оборудованных санузлов. Но выдающийся учёный особенно ценил те мгновения, когда он мог, направив мощную струю на душистое растение, задрать небритую гениальную голову в столь любимое им утреннее небо и вдохнуть воздух Эдема, наполненный пением птиц, ароматами цветов и запахом свежеиспечённого хлеба. В такие моменты ему казалось, что он опять на любимой, грешной и неблагоустроенной Земле. В одно прекрасное утро, когда взор Галилео привычно упал на всегда пышный и цветущий куст, он с изумлением отметил, что на нём появились жёлтые листья. Разумеется, где-нибудь в Киеве никто бы не удивился, если бы растение, на которое регулярно мочится взрослый мужчина, позволило себе показать признаки усталости и перенасыщения нитратами. В данной же юрисдикции, где даже сорванные овощи всегда оставались свежими и живыми, а срезанные цветы никогда не вяли, пожелтевшие листья были давно не виданным явлением. Однако, хотя Галилео, ухмыльнувшись, и удивился ядрёности выделяемой им жидкости, он всё же не придал этому особого значения. В конце концов, вечное блаженство вечным блаженством, но и его иногда в последнее время беспокоил радикулит, полученный ещё в земной жизни. Несколько больше внимания давно знакомому кусту он уделил, когда обнаружил на нём первые сухие ветви. После некоторого размышления он даже решил покончить со своим утренним ритуалом во имя сохранения природы. Но с этого дня наблюдательный глаз давно умершего учёного находился в постоянной готовности отметить любое подобное явление. Случай не заставил себя ждать. На воскресной службе в церкви — обязательному соблюдению этого ритуала в Раю теперь, после описанных событий с участием Аналитика, уделяли гораздо больше внимания — он по привычке скосил глаза на рано почившую жену соседа по даче. К своему изумлению астроном увидел, что из-под шляпки, покрывавшей голову до этого молодой, красивой и полной сил брюнетки, выбивался седой локон. И хотя шея волоокой матроны оставалась такой же грациозной, гладкой и — прости Господи! — соблазнительной, Галилео был неприятно поражен ещё одним признаком давно забытого природного процесса старения.

Тут он поймал безмолвно осуждающий взгляд своей супруги, которая, впрочем, давно успела привыкнуть к его природной нескромности. «Смотри, смотри, старый греховодник! Чего тебе ещё остаётся! — устало попеняла синьора Галилео. — Погоди, попадёшься когда-нибудь!» Между тем Галилео, действительно уже не раз попадавшийся ангелам-полицейским и не раз (по приказу свыше) прощённый, оставил в покое жену соседа и стал, как будто невзначай, оглядываться по сторонам. И тут его намётанный глаз естествоиспытателя с изумлением отметил, что как едва, так и вполне явственные изменения произошли со многими из присутствовавших. Старики несколько сдали, дети зримо повзрослели, а у его жены вполне очевидно появились новые морщинки под глазами. Морщинки эти Галилео знал наизусть, а потому его прошиб давно забытый холодный пот. Увядший куст и увядающая с возрастом женщина, естественные и неизбежные на Земле, здесь могли означать крушение основного постулата Рая — вечности получаемого блаженства. А это, уважаемые сеньоры, грозило крушением идеологии, развалом социальных институтов, революцией и прочим развратом.

На следующее утро он набрался смелости (проявлять инициативу в Раю было так же небезопасно, как и на Земле) и явился на приём к одному из двух оставшихся иерархов — Миссионеру. К Основоположнику он решил пока не соваться. Тот, во-первых, жил в другом городе, а во-вторых, несомненно, уступал Миссионеру в эрудированности — сказывались рыбацкое происхождение и отсутствие образования. Галилео с обычным притворно скромным видом и плохо выбритым лицом явил себя ангелам охраны. Те, всегда рассчитывавшие на будущую взятку в виде часов фирменного дизайна, лично изготовленных великим астрономом и механиком, без долгих разговоров доложили по команде. Миссионер, как и все церковники, относился к старику-учёному с некоторым подозрением, но в то же время и с большим уважением. В конце концов, старый еретик мог рассчитать траекторию звезды, починить механическую Книгу Жизни и придумать новое оружие. То есть умел делать такие вещи, на которые не подвигся бы даже самый постный святоша, просидев год на святой молитве, воде и хлебе с отрубями.

— Входи, входи! — милостиво молвил Миссионер, величественно помахав рукой Галилео.

В последнее время он стал неосознанно приобретать манеры римских аристократов, которых когда-то так презирал.

— Ну, что там у тебя? — с небрежным благорасположением хорошо позавтракавшего буржуя обратился к учёному бывший аскет и борец за становление христианства.

— Святейший, — несмело начал Галилео, — вы давно видели себя в зеркале?

Вопрос был скорее утверждением. И не потому, что Миссионер не мог это самое зеркало себе позволить или дал соответствующий обет. Дело в том, что в потустороннем измерении умершие по какой-то очередной необъяснимой причине не отражались в зеркальных поверхностях. Миссионер насторожился. В Раю не бывало прыщей, да и брили его другие — кульпиты-парикмахеры, присланные на принудительные работы из Ада по давнему межправительственному соглашению.

— Это ты к чему? — с хмурым видом спросил иерарх, на всякий случай смахнув несуществующие крошки со старческих губ. — Только не говори, что чёртова кульпитка — прости Господи! — покрасила меня в зелёный цвет!

Галилео, прекрасно знавший, что никто и никогда Миссионера не красил и что тот просто кокетничает, всё же не улыбнулся шутке.