Она еще долго и много говорила, Катька не слушала, боясь, что прямо сейчас описается, да и не могла запомнить всего. Но бабушка-надзиратель предусмотрительно написала на листке бумаги поминутное расписание распорядка дня, которое вручила стоявшей по стойке «смирно» и боявшейся шевельнуться внучке.

А малышке все казалось, пока женщина говорила, что ее, как собачку Тотошку, посадили в клетку, и Ксения Петровна большим железным ключом закрывает замок.

Тотошку она видела в зоомагазине, куда они ходили с одноклассницей Верой, с которой сидели за одной партой еще в той, первой, школе. И повел их в этот замечательный магазин Верин папа выбирать дочке подарок на день рождения.

Там стояла такая клетка из железных прутьев, а внутри, на полу, устроив морду на скрещенные лапки, лежал пушистый песик и смотрел на всех грустными глазами.

К прутьям прикрепили табличку, Катерина прочитала: «Тотошка», написанное большими буквами. Еще что-то было ниже, мелкими, но это она пока прочитать не могла.

– Повторюсь, – продолжала монотонно говорить бабушка, – за свои дела отвечаешь сама, но если поступят жалобы от преподавателей на плохую успеваемость или недостойное поведение, если нарушишь расписание, я сурово тебя накажу и отправлю в интернат. На сегодня все. Думаю, три дня нам хватит, чтобы войти в новый распорядок жизни. А сейчас покажу твою комнату.

– Можно мне в туалет? – решилась спросить Катька.

– Это так срочно? – недовольно спросила Ксения Петровна.

– Я очень хочу писать.

– Так говорить безграмотно! Придется еще и за речью твоей следить!

Но в туалет отпустила. Сидя на унитазе, Катюшка позволила себе одну совсем малюсенькую слезинку. Очень быстро утерла ее кулачком – кто его знает, как отнесется бабушка к слезам! Выяснять совсем не хотелось.

Маленькая комнатушка, метров десяти, с тоскливыми серыми обоями, односпальной кроватью, двухстворчатым шкафом, письменным столом, стулом, тремя полированными книжными полками над столом, стала на многие годы камерой тюремного заключения Катеньки Воронцовой.

И в тот момент, когда восьмилетняя девочка стояла на пороге этой комнаты, в детском мозгу что-то сместилось, и она ясно поняла, что в жизни больше не будет ни радости, ни веселья, ничего хорошего и теплого.

И надежды не будет. Детство кончилось!

Дисциплина, порядок, расписание!

Плац и строевая! Подъем – отбой! Ногу тяну-у-уть!

Но что-то живое, детская неистребимая вера в чудо и то, что все должно быть хорошо, взбунтовалось, просясь наружу, и шепнуло на ушко:

«Ничего, это только на месяц, а потом папочка меня заберет!»

Но отца она увидела спустя долгие годы.

И мать тоже.

А с Лидой встретилась полгода назад, и не по своей, а по ее весьма меркантильной инициативе.

Катерина стояла у распахнутого окна, смотрела во двор на шумно хлопочущую над своими «важными» делами детвору на маленькой детской площадке внутри дворика.

Что это вдруг прорвались воспоминания? Эти картинки из детства она себе запрещала. Разрешалось вспоминать только Тима и все, что вошло в ее жизнь вместе с ним. И ничего более!

Ну, устала, понятно, да еще неприятность с затоплением – этакий «подарочек» по возвращении домой с работы! И столкновение с соседом, оставившее неприятный осадок и легкое возмущение.

По квартире через распахнутые окна-двери свободно гулял, поигрывая, июльский ветер-сквознячок, щедро приправленный металлическим привкусом выхлопа машин, неистребимым в центре Москвы, от которого не спасало наличие маленького уединенного дворика, на который выходили окна.

Кондиционеры с необходимостью срочного высушивания помещения не справлялись. Пришлось прибегнуть к простым и, соответственно, непопулярным, радикальным средствам, а именно: подвергнуть все пространство банальному сквозняку, насыщенному июльской жарой запредельного градуса, распахнув настежь все открывающиеся вертикали, вплоть до входных дверей. Благо при повышенной охраняемости подъезда опасаться проникновения посторонних не приходилось.

А ей нравилось – успокаивал ветерок, свободно гуляющий по межквартирному пространству, шурша занавесками и страницами медицинского журнала, брошенного на столешницу.

«Соскучилась по Тиму, совсем соскучилась. Сильно, – подумала Катерина, давая определение своему состоянию. – Может, поэтому и впадаю в воспоминания. Сейчас бы рассказать ему, за кого меня принял мужик. Посмеялись бы над всеми моими «фи», обсудили бы. Господи, Тимка, где тебя носит Родина с ее заданиями?! И как я соскучилась, ты бы знал!»

Маленькая Катька, за пару дней начавшая взрослеть, совсем повзрослела от предательства, когда поняла, что ни папа, и никто не придет и уже никогда не заберет ее. Она уяснила, что главная задача – быть как можно незаметнее, безукоризненно следовать установленному порядку и ни с какими делами, просьбами, трудностями, проблемами к бабушке не обращаться, четко исполнять введеннные ею правила, и все как-то обойдется.

По большому, гамбургскому, счету Ксению Петровну не интересовало, как живет и что делает внучка. Главное и первостепенное, чтобы та секунда в секунду следовала расписанию, хорошо училась, занималась самодисциплиной и приучалась к жесткому порядку.

Все!

Подъем, завтрак, школа, возвращение из школы, обед, выполнение домашнего задания, прогулка, уборка помещения, отведенное время на чтение классической литературы русских авторов, умывание, отбой.

Никаких телевизоров, кукол-игрушек, подруг-друзей, иных развлечений. Раз в неделю проверка дневника, поставив Катьку по стойке смирно перед собой.

За четверки прогулка сокращалась на час, заменяясь дополнительными занятиями по предмету и чтением классики.

Девочка сжималась от ужаса, представляя, какие последуют репрессивные меры, если обнаружится тройка или замечание о плохом поведении.

Но таковых, слава богу, не имелось, а вскорости ее стараниями и четверки исчезли со страниц дневника.

Всю одежду и обувь бабушка покупала сама, ни разу не взяв Катьку с собой в магазин для примерки. Ксения Петровна тщательно и планомерно обмеряла все размеры внучки портновским метром, вплоть до ступней ног, заносила данные в специально купленный для этих потребностей блокнот и ехала в магазин.

Нормальный человек может себе представить, как выглядел ребенок, одеваемый такой бабушкой!

Конечно, без всяких сомнений, среди сверстников она была девочка-изгой, уродина, нелюдимая одиночка, презираемая отличница, чучело.

У нее никогда не было подруг-друзей, ни даже просто хорошо относившихся к ней ребят. Нигде – ни в школе, ни во дворе. Положенные по расписанию два часа вечерней прогулки Катька просиживала на скамейке с книжкой, естественно классической русской литературы, предписанной к прочтению – шаг влево, шаг вправо – охо-хо….