В то же время на бульваре мы могли бы встретить голландца Йонгкинда, жившего в сельского типа доме 122, существующем и поныне; это здесь он продемонстрировал свои акварели и рисунки парижских кварталов посетившему его мастерскую Эдмону Гонкуру. Невыразительность Монпарнаса вызывала у Йонгкинда неприязнь, и то, что он показал «вдове», - на самом деле виды квартала Сен-Медар и улицы Муфтар. Несколько лет спустя Гоген и его друг Шуффенекер, «добряк Шуфф», известный в доме биржевого маклера Бертена, вышагивали по бульвару в направлении улицы Булар 29, где проживал Шуффенекер. Позже в этом артистическом уголке, поросшем сиренью и ракитником, жили Мария Бланшар, Гумбло, Терешкевич, Цезарь Балдачини. Пребывание Гогена на Монпарнасе связано с тремя важными периодами его жизни. В 1873 году, когда он завтракал у Шуффенекера, он еще был всего-навсего художником-любителем, молодым биржевым маклером с прекрасной перспективой и завидным состоянием, позволявшим ему удовлетворять свою склонность к изящному. К несчастью родных и на славу живописи, эта склонность перерастет в неутолимую страсть и не отпустит его до самой смерти в полном одиночестве на Маркизских островах. В 1888 году, без денег, после неудачной и безрассудной вылазки на Мартинику, он укрывался на улице Булар. Шуффенекеры снова приняли его с участием и помогли прийти в себя. И наконец, в 1893-1895, перед возвращением на Таити, он вновь оказался на Монпарнасе.

На этот раз с пятнадцатью тысячами франков в кармане, полученными по завещанию одного из деревенских дядюшек, подгадавшего умереть именно тогда, когда Гоген высаживался в Марселе. На деньги дяди Зизи он весело проводил время сначала в доме 8 по улице Гранд-Шомьер, затем - в доме 6 на улице Верцингеторикса. Именно там, в комфортабельной квартире на третьем этаже нового дома, он поселился с индонезийской метиской - Аннах Яванкой. Гоген сам занимался внутренним убранством мастерской, стилизовав ее под полинезийскую хижину; на стеклах входной двери он изобразил силуэт таитянки под пальмами, а над ним написал: «Здесь царит любовь…». В 1910 году хозяин дома продал эту дверь за пятьсот франков торговцу Полю Розенбергу, но при перевозке рабочие вдребезги разбили бесценное стекло.

Последний период стал временем его славы. В костюме «зубодера», с вылепленной им самим тростью в руке, в доме на улице Верцингеторикса Гоген принимал почести от юных символистов, сделавших из него своего пророка. Как-то на одном из таких приемов появился Дега, чем несказанно удивил всех присутствующих, в том числе Стриндберга и Эдварда Мунка. Оставив свою монмартрскую империю, неутомимый рисовальщик танцовщиц счел необходимым оказать поддержку Гогену, чтобы позлить своих друзей-импрессионистов. Впрочем, и в его одобрении сквозила насмешка. Он высмеивал Гогена за то, что тот в поисках сюжетов отправился на край света. «Нельзя ли писать так же замечательно в Батиньоле, как на Таити?» - иронизировал он. Этот дом на улице Верцингеторикса разрушили при расчистке места под отель «Шератон», но он еще успел послужить пристанищем сыновьям Ж.-П. Лорана и скульптору-монархисту Максиму Реал дель Сарте, изготовителю бездарных поделок. Все эти лауреаты Салона французских художников, профессора Академии художеств, члены Института оказались здесь не случайно: обитель муз представлялась им идеальным местом для «служения искусству». К тому же они первыми освоили эти края. В начале века они составляли самую значительную колонию художников на Монпарнасе. Бугро, живший довольно долго в доме 75 по улице Нотр-Дам-де-Шам, скончался в августе 1905 года. Его огромная мастерская вскоре досталась одному из тех смутьянов-художников, что всегда приводили его в бешенство: Огону Фриезу, представителю «фовистов», которых Бугро и его коллеги по Институту называли позором французского искусства.

В самом сердце Монпарнаса, в доме 11 по улице Жюль-Шаплен, до 1917 года, то есть вплоть до своей смерти, жил знаменитый Карлюс-Дюран. Величественный и снисходительный, с орденом Почетного легиона (размером с блюдце) на груди, он прохаживался по бульвару, выпятив бороду и живот.

Другие корифеи: Хофбауер, умевший воскрешать историю; Огюст Леру, профессор изящных искусств; гравер Увре; скульптор Альфред Буше, великодушный начинающий маг, создатель «Улья» Вожирара, чьи обитатели позднее образовали знаменитую Парижскую школу, которая полностью отрицала его искусство; другой скульптор, Ресипон, автор сногсшибательных чеканной меди квадриг Большого Дворца - его творения признаны сегодня превосходным образцом барокко конца прошлого столетия.

Наконец, еще два мастера, заметно отличавшиеся от этих корифеев искусства и в начале века являвшиеся связующей нитью между академическим искусством и авангардом: фотограф Атже, славный малый, каждое утро выходивший из своего дома 17-бис не улице Кампань-Премьер с громоздким аппаратом на штативе и отправлявшийся снимать магазинчики, дома, переулки и закоулки парижских кварталов, интуитивно отбирая наиболее выразительные картинки из жизни простонародья; и художник Анри Руссо, прозванный Таможенником, во многом похожий на Атже. Руссо, преклонявшийся перед Бугро, тем не менее, прекрасно сознавал, что сам внес в живопись нечто новое, о чем свидетельствуют его слова, обращенные к Пикассо после банкета, организованного в его честь компанией из «Бато-Лавуар»: «Мы оба - величайшие художники эпохи. Ты - в египетском жанре, а я - в современном».

Еще одна зарисовка из жизни Монпарнаса - бытие Таможенника в доме 2-бис по улице Перель. Эта зловещая улица, упиравшаяся в остатки западных укреплений города, заключала в себе весь мир Анри Руссо с 1906 по 1910-й - год его смерти. Над студией формовщика Кеваля он снимал квартиру с мастерской, открыв в ней «Академию живописи и музыки», о чем извещало скромное объявление:

Рисунок, живопись, музыка

Частные уроки

Умеренные цены

За несколько су он давал уроки рисунка и сольфеджио мальчишкам и девчонкам, детям местных коммерсантов, зарабатывая, таким образом, прибавку к скудной пенсии. Андре Сальмон и многие другие описывали художественные и музыкальные вечера в доме Таможенника Руссо, куда заходила компания монмартрских весельчаков под предводительством Аполлинера и Пикассо, примешиваясь к посетителям-соседям: рантье, консьержкам и юным торговцам - «ученикам» Таможенника. Аполлинер, в противоположность тому, что о нем писали, не воспринимал живопись Анри Руссо и открыто ее высмеивал. Зато Пикассо, Роберу Делоне и Сержу Фера принадлежит заслуга первооткрывателей, разглядевших очарование и новаторский талант в живописи этого «блаженного из квартала Плезанс». Простоватый, но далеко не глупый Руссо снисходительно принимал все «знаки почтения», чрезвычайно радуясь возможности уступить свои работы за десять или двадцать франков Реми де Гурмону, Альфреду Жарри, Куртелину еще до того, как его «открыл» торговец-коллекционер Вильгельм Уде. Куртелин купил две картины для своего так называемого «музея ужасов», или, как он его порой более справедливо именовал, «музея напрасного труда». И до чего же он удивился, когда Поль Розенберг, после 1918 года занимавшийся скупкой работ Таможенника, за те самые две картины предложил ему десять тысяч франков. Решив, что торговец вздумал над ним посмеяться, упрямец Куртелин указал ему на дверь. Однако негодование сменилось изумлением, когда он увидел появившуюся из кармана Розенберга пачку стофранковых билетов. Сопротивление удалось сломить, Куртелин согласился, продолжая считать, что имеет дело с сумасшедшим.