– Миа, ты меня слушаешь? Ты слышала хоть слово из того, что я сказал?

Я говорю:

– Папа, извини, мне нужно на минутку выйти.

У папы сделалось такое лицо, как будто у него что-то заболело, живот например. Он откинулся на спинку стула и как-то весь сник, но все-таки сказал:

– Ладно, иди.

И дал мне пять долларов, чтобы я дала их уборщице, но я, конечно, положила их в карман. Пять баксов уборщице туалета, еще чего! Это когда все мои карманные – десять баксов в неделю!

Не знаю, бывали ли вы когда-нибудь в дамской комнате «Плазы», но это самое клевое местечко на Манхэттене. Она вся розовая, повсюду висят зеркала и стоят диванчики, наверное, на случай, если вы посмотрите на себя в зеркала и от собственной красоты у вас голова закружится или что-нибудь в этом роде. Одним словом, я туда влетела, икая, как сумасшедшая. Все эти дамочки с модными прическами посмотрели на меня недовольно, видно, я им помешала. Наверное, из-за моей икоты они не могли ровно подвести глаза или еще что-нибудь в этом роде.

Я зашла в кабинку. Надо вам сказать, что в каждой кабинке там кроме унитаза есть еще отдельная раковина с огромным зеркалом, туалетный столик и мягкий табурет с бахромой. Я села на табурет и мысленно сосредоточилась на том, чтобы перестать икать. А еще я стала обдумывать, что сказал папа.

Он – принц Дженовии.

Теперь мне многие вещи становились понятными. Например, почему, когда я летаю во Францию, я просто прохожу в самолет через терминал вместе со всеми, но когда мы приземляемся, меня встречают и выводят из самолета до того, как начнут выходить все остальные пассажиры. Меня сажают в лимузин и везут в Мираньяк, где я уже встречаюсь с папой. Раньше я думала, что это потому, что папа пользуется привилегиями как часто летающий пассажир. Но, наверное, дело в том, что он принц.

И еще одно. Когда бабушка возила меня в Дженовию, мы всегда приходили в магазины или до того, как они официально откроются, или после того, как они официально закроются. Бабушка звонила туда заранее и предупреждала, что мы приедем, чтобы нас впустили. Нам ни разу никто не отказал. Если бы мама попыталась сделать то же самое на Манхэттене, продавцы в «Гэп», наверное, поумирали бы со смеху.

И еще, когда я приезжаю в Мираньяк, мы никогда не ходим ни в какие кафе, всегда едим только дома, ну, еще иногда в гостях, в соседнем шато Мирабо. Хозяева Мирабо – противные англичане, у них много наглых детей, которые говорят друг другу всякие слова типа: «Это дерьмо» или «Ты мудак».

Интересно, знают ли эти бритты, что мой папа – принц Дженовии?

Большинство людей слыхом не слыхали о Дженовии. Во всяком случае, когда мы делали доклады о разных странах, никто из нашего класса не знал такой страны. Мама говорит, что она тоже не знала, пока не познакомилась с моим папой. Из Дженовии не вышло ни одной знаменитости, ни одной кинозвезды. Во время Второй мировой войны многие жители Дженовии воевали с фашистами, как мой дедушка, но кроме этого они ничем не прославились.

И все-таки те, кто знает о существовании Дженовии, любят туда ездить, потому что там очень красиво. В Дженовии почти круглый год солнечно, перед вами синее-синее прозрачное Средиземное море, а позади – Альпы со снежными вершинами. Там много холмов, некоторые такие же крутые, как в Сан-Франциско, и почти на всех растут оливковые деревья. Я помню из своего доклада, что главной статьей экспорта Дженовии является оливковое масло очень дорогого сорта, мама говорит, такое масло используется только для салатов.

А еще там есть дворец. Он вроде как знаменит. Потому что в нем снимали фильм про трех мушкетеров. Внутри я никогда не была, но мы с бабушкой много раз проезжали мимо. Видели много башенок, всяких контрфорсов и так далее.

Интересно, мы столько раз проезжали мимо дворца, и бабушка ни разу даже не заикнулась, что жила в нем!

Икота наконец прошла. Я решила, что теперь можно спокойно вернуться в «Палм корт». Я решила дать уборщице доллар, хотя она за мной и не убирала. А что, я могу себе это позволить, ведь мой папа принц!

Я так обалдела, что еле пишу, к тому же меня то и дело кто-нибудь толкает под локоть и здесь темно, но это неважно. Я должна записать все в точности так, как было, а то когда я проснусь завтра утром, то могу подумать, что это был кошмарный сон.

Но это был не кошмарный сон, это было на самом деле.

Я никому не расскажу, даже Лилли. Лилли меня не поймет, меня НИКТО не поймет, потому что ни один из моих знакомых никогда не оказывался в таком положении. Ни с кем еще такого не случалось, чтобы он лег спать одним человеком, а наутро проснулся и обнаружил, что стал кем-то совсем другим.

Когда я вернулась из дамской комнаты и села за столик, немецкие туристы ушли, а их места заняли японцы. Это уже лучше, потому что японцы ведут себя намного тише. Когда я садилась за стол, папа разговаривал по мобильному. Я сразу поняла, что он говорит с мамой: у него было такое выражение лица, которое бывает только тогда, когда он говорит с ней.

Он говорил:

– Да, я ей сообщил. Нет, кажется, она не расстроилась. – Он посмотрел на меня. – Ты расстроилась?

Я сказала:

– Нет.

Тогда я действительно не расстроилась. Пока не расстроилась. Папа сказал в телефон:

– Она говорит «нет». – Он с минуту послушал, потом снова посмотрел на меня. – Ты хочешь, чтобы мама приехала сюда и все объяснила?

Я замотала головой:

– Нет. Ей нужно закончить работу в смешанной технике для галереи «Келли Тейт». Ее нужно сдать до следующего вторника.

Папа повторил все это моей маме. Мне было слышно, как она заворчала. Мама всегда ворчит, когда я ей напоминаю, что ей нужно сдать работу к определенному сроку. Мама любит работать, когда ее посещают музы. Обычно в этом нет большой беды, потому что почти все наши счета оплачивает папа, но все-таки взрослому человеку, даже если он художник, стоило бы вести себя более ответственно. Эх, встретить бы мне когда-нибудь маминых муз! Я бы им надавала хороших пинков, да так быстро, что они бы и заметить не успели, кто им всыпал.

Наконец папа закончил разговор и посмотрел на меня:

– Ну что, тебе лучше?

Кажется, он все-таки заметил, что у меня была икота. Я сказала:

– Да, лучше.

– Миа, ты действительно понимаешь, что я тебе говорю?

Я кивнула:

– Да, что ты – принц Дженовии.

– Да…

По папиному тону стало ясно, что это еще не все. Я не знала, что еще сказать, поэтому спросила:

– А до тебя принцем Дженовии был дедушка?

– Да.