– А как насчет Опискина?

– Послушай, – угрожающе нахмурился мальчик-епископ, – ты уже задавал сегодня этот вопрос. Мы больше не желаем ничего об этом слышать, понял? Если тебе хочется поболтать, отправляйся к себе подобным. К янки, например, – фыркнул он.

– Ты сам знаешь все об Опискине, – проревел монах. – Можешь не признаваться, мы и так знаем, что Опискин – твой приятель.

– Был, – поправила мисс Трэверс, – был приятелем. Теперь он мертв, и вам это отлично известно.

– Я не знал, – сказал Пол, – я вам все время пытаюсь объяснить, что я ничего об этом не знал. Честное слово.

Помимо его воли где-то в тайных глубинах его сознания начали появляться странные образы, кривые, искаженные.

– Вы же сами сегодня вечером намекали на то, что Опискина убили, – заявила мисс Трэверс.

– Он был убит? – удивился Пол и немедленно получил весьма чувствительный удар по голове. Он потер ладонью затылок, повернулся к обидчику и угрожающе взмахнул зажатой в руке бутылкой. – Эй, ты, имей в виду, я не собираюсь терпеть подобные выходки!

Студенты моментально отодвинулись на безопасное расстояние. Граммов сто пива выплеснулось из бутылки и испачкало Полу рукав. Все засмеялись, включая и бармена-монголоида.

– Для начала заткнись, – проворчал Пол.

– Ну вот, опять, – громко заявил тощий юнец, напяливший на голову странное сооружение, в котором с трудом угадывался головной убор католических священников, – во всем виноваты рабочие.

– Я ухожу, – сообщил Пол, которому неожиданно стало скучно. – По-моему, все, что вы здесь затеяли, весьма дурно пахнет. От лица всех пассажиров первого класса я решительно протестую против этого вопиющего богохульства. Вы унижаете нас всех. К тому же вы отстали от времени.

– Посмотрите-ка, – принялся кривляться студент, одетый священником, – оказывается, он за словом в карман не полезет.

Но остальные хранили мрачное молчание.

– Раньше еще можно было понять эти дешевые насмешки над опиумом для народных масс. Вы сможете сами убедиться, что сейчас в Советском Союзе многое изменилось. И к религии там теперь другое отношение, значительно более либеральное.

– Тем хуже для Советского Союза, – раздался громкий, хорошо поставленный голос. Говоривший был точной копией знаменитого монаха Чосера, такой же лысый и безбородый.

Гомосексуалист, подумал Пол, никакого сомнения. Затем он повернулся к мисс Трэверс:

– Вы специализируетесь в области музыки, не так ли? Вы знаете все работы Опискина?

– Разумеется, – высокомерно кивнула она, – я должна, вернее, должна была знать их все. Я писала о нем статьи для журнала «Музыка». Его и тогда уже осуждала вся прогрессивная общественность, но глубокие знания всегда помогают придать осуждению должный вес. А что вы хотите узнать? – поинтересовалась она, широко расставив свои ужасные ноги.

Аудитория восхищенно внимала ее словам.

Искаженные образы начали понемногу приобретать реальные очертания. Только что приземлившийся Роберт, он сам, никогда не летавший, русские курсы в Финтри… Понятно, требовалось воплотить в жизнь планы налаживания более близкого сотрудничества с русскими, но почему из всех возможных мест выбрали именно Финтри? И бурная реакция Роберта, слушавшего заигранную пластинку. Оказывается, музыка может черт знает что сделать с человеком, причем менее чем за четыре минуты.

– У него должна быть одна вещь, насколько я помню, – пробормотал Пол, – где все музыкальные инструменты на первый взгляд звучат весьма нестройно, пианино, клавесины, колокольчики, ксилофоны – каждый сам по себе. И только через какое-то время понимаешь, что сквозь какофонию звуков пробивается величавая мелодия колокольного перезвона.

Пол задумался, пытаясь припомнить запомнившуюся вещь.

– Есть у него такая вещица, – сразу же ответила мисс Трэверс. – Называется она «Колокол», опус 64. Уже тогда его талант начала разъедать ржавчина, и его творчество оказалось изъеденным отвратительными жуками формализма. А ведь его предупреждали, но он продолжал упорствовать и проводил недопустимые в музыке эксперименты со звуками. Причем все это он проделывал в то время, когда его родной город самоотверженно сражался с немецким фашизмом. И этот композитор не сделал ничего, чтобы поддержать сограждан в суровую годину испытаний, воодушевить их. Именно тогда были заброшены семена, которые попали на благодатную почву и впоследствии выросли в предательство.

Несколько студентов зааплодировали.

– Что вы имели в виду, – спросил мальчик-епископ, – когда говорили, что в Советском Союзе сейчас все не так, как раньше? Вы здесь уже бывали?

– Роберт побывал здесь в прошлом году, – ответил Пол. – Я хотел сказать, здесь был мой близкий друг. Роберт.

И тут он отчетливо вспомнил ту самую работу Опискина. Колокола. Казалось, он отчетливо слышал странные, величавые звуки. Но это длилось недолго.

В группу людей, столпившихся у стойки бара, с шумом ворвалась девушка, одетая падшим ангелом: бриджи, черные чулки, бюстгальтер, разрисованные крылья, сделанные из картонного ящика от сыра, симпатичное юное лицо грубо размалевано. Только ее юную прелесть не смог обезобразить даже этот отвратительный атеистический маскарад.

Она завопила:

– Мисс Трэверс, скорее, мистер Коровкин уже наверху. Он пришел поиграть на пианино. Пойдемте скорее, будем танцевать.

– Товарищ Коровкин, милая, – назидательно проговорила мисс Трэверс и коснулась уродливым пальцем точеного плечика девушки. – Что ж, отлично, значит, ему стало лучше.

– Слушайте, – воскликнул мальчик-епископ и картинно указал импровизированным посохом в сторону Пола, – по-моему, мы должны как следует проучить этого парня.

– А ну его, – отмахнулся стаффордширский монах, – оставим его испытывать муки нечистой совести.

– Общая исповедь, – объявил фальшивый священник, но без юмора в голосе, – покайтесь-ка, почему мы все не танцуем?

Полу почему-то вдруг показалось, что он действительно должен быть наказан, что это правильно и справедливо. Какие-то голоса внутри него нашептывали, что наказание всегда следует принимать с благодарностью. За все надо платить. Может быть, тогда ему станет легче, он избавится от чувства вины перед Робертом, которого эти монахи называли Опискиным. Все правильно. Все хорошо. Он сказал:

– Мне все равно. Но когда впервые приезжаешь в чужой город, надо прилично выглядеть.

Внезапно он почти полюбил этих потных, распущенных юнцов. А девушка-ангел, казалось, освещала всех присутствующих небесным сиянием. Что поделаешь, молодежь. Они сами не ведают, что творят. Кроме мисс Трэверс, конечно. Она точно знала, что делает. Он заискивающе улыбнулся.

– Клянусь, – сказал один из студентов, бывший, по выражению Дилана Томаса, кем-то вроде Джека Христа, – он не такой уж пропащий парень.