Огромную популярность приобрели многочисленные эксперименты по всевозможному скрещиванию всего со всем или по пересадке семенных желез, введению половых гормонов и т. п., также призванные доказать возможность омоложения, продления жизни и, в пределе, – достижимость личного бессмертия…[54]

Отдельной областью, вдохновляющей на научное дерзание, стала «жизнь органов вне организма». Захлебываясь от восторга, пресса писала об успехах – о том, как высушенные уши кролика и пальцы человека сохраняют свои жизненные функции после размачивания; о том, как выложенные на тарелку кусочки сердца сокращаются, размножаются, растут, а отрезки кишечника переваривают… Но подлинным достижением в этой сфере стали опыты с отрезанной собачьей головой, доказывающие, что и мозг «может жить некоторое время вне организма»: «Глаза изолированной головы видят: если поднести палец к глазу – веки моргают; челюсти производят дыхательные движения, введенная в рот пища проглатывается (и, конечно, вываливается через перерезанную глотку). Если раздражить нос, например, пером, голова приходит в сильное возбуждение. Раз при таком опыте голова начала усиленно открывать и закрывать рот, как бы пытаясь укусить; пришлось удерживать ее руками, чтобы она не свалилась с тарелки, на которой лежала…» Эти эксперименты составляли особую гордость отечественной науки, ибо в них Россия опередила мир: «За границей Голова „жила“ очень недолго – не долее получаса, да и проявления жизни были очень слабые».[55]

Широкая пропаганда подобных научных экстравагантов порой вызывала не восторг, а оторопь, смятение, нравственный протест.

Знаете, опыты доктора Воронова, современного доктора Моро (помните роман Уэллса?), еще не так страшны, как кажется. Он желает естественным путем получить гибрид человека и обезьяны… – делился с Андреем Белым мыслями о науке известный критик Иванов-Разумник. – Опыты доктора Воронова страшны не фактом, а направлением. Но есть и пострашнее Воронова. Как раз в тот день, что я сел писать письмо к Вам, в вечерней газете прочел, что творится у Вас в Москве. Построен прибор, в котором циркулирует ток свежей крови, – сложная сеть трубок в ванне определенной температуры. У живой собаки отрезали голову и включили ее в циркуляцию крови прибора. Голова продолжала жить, глаза моргали, уши двигались. «Было установлено, что и внутренние отправления происходят нормально». Собака открывала рот и «двигала конечностями». Вот это пострашнее Воронова. Сегодня – собака, завтра – отпрепарируют голову человека, приговоренного к «высшей мере наказания» И «включат» ее в прибор. Послезавтра место прибора заступит тело другого человека, тоже присужденного к «высшей мере» и лишенного головы: голову одного к туловищу другого. Еще шаг – и голова Бетховена будет прилажена к туловищу удава Пусть «завтра» – столетие, «шаг» – миллион верст, но ведь дело в принципе и первом шаге. Удивительно, как тупо реагируют «люди науки» на требование этического принципа, как затыкают они уши, слыша это требование.[56]

Аналогичным образом, с чувством глубочайшего омерзения и ужаса, реагировал на «дурно пахнущие» опыты по омоложению, скрещиванию, пересадке семенников и т. п. и сам Андрей Белый, доказывающий, что человечество придет к катастрофе, "если в науку в наши дни, теперь, сейчас же, не ввести «моральной» ноты": "Эта «наука», к которой катимся на всех парах, есть уже не «наука» в добром старом смысле еще недавнего Гельмгольца, а – отвратительная «гнусь», «черная магия».[57] Сходным чувством страха и тревоги пронизаны и некоторые художественные произведения эпохи, отражающие и осмысляющие успехи современного естествознания: например, роман «Голова профессора Доуэля» (1925) А.Р. Беляева, повести «Собачье сердце» (1925), «Роковые яйца» (1925) М.А. Булгакова и др.

Однако «испуганных» было гораздо меньше, чем «вдохновленных». Большинство возлагало на науку огромные надежды и требовало от науки немедленных практических результатов. В этом плане характерны претензии к врачам, не сумевшим спасти Ленину жизнь, высказанные от имени народа красноармейцами: «Неужели нельзя было сделать омоложение? Ведь говорил же наш политрук, что Клемансо – наш враг – омолодился».[58] Аналогичные сетования встречаются, например, и у Бабеля, в мемуарном очерке, написанном в связи со смертью Багрицкого: "Багрицкий умер 38 лет, не сделав и малой части того, что мог. В государстве нашем основан ВИЭМ – институт экспериментальной медицины. Пусть добьется он того, чтобы бессмысленные эти преступления природы не повторялись больше".[59]

В контексте научных исканий эпохи следует рассматривать и предпринятую – на основе исследования мозга – попытку посмертной диагностики гениальности. Эта задача была не менее важна, чем, к примеру, изучение жизни изолированной головы или кроличьих ушей.

Строительство нового социалистического общества предполагало рождение нового человека, совершенного человека, «грядущего сверхчеловека, для которого гениальность поистине станет ординарным явлением».[60] Тайну гениальности с увлечением искали неврологи и психологи, евгеники и генетики, биологи и педологи… Оперировать понятиями «сверхчеловек», «высшая раса», «низшая раса» поначалу боялись гораздо меньше, чем, к примеру, оказаться обвиненными в витализме, идеализме или, напротив того, – в механицизме. Главное было прочно стоять на платформе диалектического материализма, что оказывалось весьма трудно и, судя по масштабности репрессий, опустошивших поле отечественной науки, удавалось далеко не всем.[61] Изучение мозгов, извлеченных из черепов выдающихся людей, было тем более уместно и актуально, ибо предметом исследования становился здесь непосредственно сам материальный носитель высшей нервной деятельности.