что никто иной, как Гоголь, в глухое николаевское время, во время тучных аксаковских обедов – провидел и осознал эту страшную динамику русской души:

– Эх, тройка, птица-тройка! Кто тебя выдумал? Знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнулась на полсвета, да и ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи. И нехитрый, кажись, дорожный снаряд, не железным схвачен винтом, а наскоро живьем с одним топором да долотом собрал и снарядил тебя ярославский расторопный мужик… Не в немецких ботфортах ямщик: борода да рукавицы, и сидит черт знает на чем; а привстал да замахнулся, да затянул песню – кони вихрем, спицы в колесах слились в один гладкий круг, только дрогнула дорога да вскрикнул в испуге остановившийся пешеход – и вот она понеслась, понеслась, понеслась!.. И вон уже видно вдали, как что-то пылит и сверлит воздух.

– Не так ли и ты, Русь, что бойкая, необгонимая тройка несешься? Дымом дыбится под тобой дорога, гремят мосты, все отстает, и остается позади… Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух, летит мимо все, что ни есть на земле, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства…

Только в динамике мог бы изобразить Гоголь то, что хотела бы Русь, но в те николаевские времена – нельзя было писать в динамике…

* * *

Есть современная школа Гоголя; его мертвящая тоска подхвачена в литературе в «Мелком бесе» Сологуба4, в «Леоне Дрее» Юшкевича5. А его невысказанная им русская динамика – в Андрее Белом, этом неразгаданном доселе великом русском национальном писателе и философе… Нет, Гоголь – не быт! Гоголь – не «реалист». Гоголь – сверхбыт и сверхреалист, который показал, как никто в России, те движения русской души, которые движут нашу историю…

– Гоголя еще будут читать…

«Тень шинели»

Жарким утренним полымем вспыхнула на заре 19 века роскошная красота русской литературы… Какие имена! Какая сила понимания, пленительной изобразительности… На победоносном челе России, победившей Наполеона – это был действительно алмазный венец…

Велика тогда была победа! Привел Наполеон на Россию 420000 человек, да еще потом подошло 113000 разных «двенадцати языков», а через мутные воды Березины, в отребьях, в крестьянских тулупах, в церковных ризах утянуло ноги только 18 000 европейцев. И сам Наполеон промчался мимо них догорающим метеором в своей шубе зеленого бархата, рядом с внимательным, любезным, но находившимся в полном скрытом отчаянии Коленкуром…

Запела тогда Россия, заговорила, взяла в руки перо… засияла всеми красками своего первого свидания с миром, радостью первой сознательности… Поднялись имена, как звезды, и теперь, переживши то время всего на столетие, – мы пожинаем обильные юбилеи… Мелькнуло сто лет рождения Пушкина, подходит столетие его печальной смерти, мелькают юбилеи Лермонтова1, Пирогова2, Белинского3, Кольцова4, Бородина5, Мусоргского6, Менделеева7, Толстого8, наконец, Чехова9. 19 век в России – это век впервые пробужденного русского самосознания…

И, конечно, всех ярче, всех прекраснее пылает Пушкин. Пусть литературные и политические Сальери прикладывают к нему разные мерки, пусть алгеброй уловляют законы божественных, радостных метров его стихов, конечно, законы эти за гранью человеческого знания, за той громозвучной заповедной стеной творчества, которую можно пролететь только на среброкопытном Пегасе… Пушкин – радостный полдень русского духа, золотой, сияющий, певучий, как бы «Евгений Онегин» с его перебойными, нежно-певучими ямбами…

И в противность Пушкину, подобно тому, как при восходе солнца в наших утренних комнатках гнездится тень – через всю русскую литературу поднялся темный очерк Гоголя… Теперь подошел тоже юбилей его, этого мрачного певца того, что не только красит, сверкает, живит мир и природу, но и тайного соглядатая ее извечных и мрачных глубин….

На юбилей «Миргорода» отозвался в «Заре» издалека, из голубой Италии А. В. Амфитеатров, и не будем поэтому касаться «Миргорода»…10 Коснемся лишь того, сильно распространенного взгляда, что Гоголь является самым «реалистическим» писателем.

«Реалистический писатель». Это значит, как говорит наш обыкновенный способ мышления, что человек – «что видит, то и описывает»… Он описывает мир так, как он есть… Разве так? Возьмем, например, одно из самых «реалистических» произведений Гоголя «Шинель» и посмотрим, насколько реалистично это произведение.

Где-то в Петербурге живет Акакий Акакиевич Башмачкин, чиновник, служащий по переписке в каком-то из департаментов… Среди роскошных площадей Петербурга, среди его квадратов, кубов и вообще прямолинейных геометрических линий движется скромная фигура этого человека, как некая черная точка… Именно над этим скромным, «ничем не защищенным человеком» поднял Петербург свой роскошный облик, такой жестокий, символический лик, что он оборотился к Акакию Акакиевичу одним-единственным своим аспектом – Зимой.

Даже когда Акакий Акакиевич сидит в департаменте и пишет, то чиновники ему на голову сыплют бумажки и говорят: снег!.. Белыми бумажками покрыта голова и плечи скромного чиновника, пишущего механически бесконечные копии… И мало белых бумажек, которые пускают на него чиновники… Когда он идет мимо стройки какого-нибудь нового дома – то «целую шапку извести» вываливают ему на голову штукатуры…

Люди едят арбузы, дыни и прочие вкусные вещи, но стоит только Акакию Акакиевичу пройти мимо этих окон, где живут эти люди, как на него сыплются корки «и разная тому подобная дрянь», которую он уносит тоже на плечах и на шляпе.

Пушкин был человеком сплошного сверкающего Лета, синих небес, грохочущих валов сине-зеленого моря… Люди же, как Акакий Акакиевич, являются людьми вечной суровой Зимы… Природа, жизнь, люди – как будто обратились к ним задом, страшным мертвым ликом.

Правда, есть у Пушкина тоже такие серые тени, которые мелькают иногда в его сверкающих красках… Есть! Вспомните, например, «Станционного смотрителя», у которого лихой гусар увез его дочь, тихую Дуню. Есть у Пушкина в «Медном всаднике» скромный чиновник Евгений, который так жестоко страдает в роскошном Петербурге, выстроенном волей Петра… «Добро, строитель чудотворный, ужо тебе!» – говорит Евгений памятнику Петра, и… грозится ему. У Евгения – погибает его невеста, жившая в затопляемой Галерной гавани…

Унижен, обижен, оскорблен Евгений. Унижен и обижен «Станционный смотритель»… Немного погодите, и знамя этих униженных и оскорбленных небрежной культурой людей – развернет в своих печальных, мутных романах великий наш Достоевский… Ах, что ж делать! Не только из светлых палящих красок создается жизнь, – писал как-то Гоголь… и черная тень «Шинели» встает над Петербургом…

В «Шинели», в этой реалистической повести, – не описано ни одного теплого, ясного дня для бедного чинуши… Нет, все наполнено какой-то