— Ха! — воскликнул на это Даутан батыр[5]. — Будь росомахи порасторопней, они бы сделали с ним то же самое. К тому же парень расплатился сполна за свою провинность. Да и на войне с острыми ушами был не из последних. За подобным мужчиной наша Анара будет как за высокой скалой.

— Ты забываешь, батыр, что Анара дочь бия нашего рода, — вступил в спор высокий орк с кривым шрамом на месте правого глаза: — И мы не можем отдать ее в жены простому орку. Я уважаю Байтаса, но он не бий и не бек, а его сын Сард, несмотря на все его воинские заслуги, не батыр. Это будет неравный и позорящий нас союз.

В воцарившейся на короткое мгновение тишине неожиданно громко прозвучал слабый голос самого старого из присутствовавших на семейном совете орков:

— А что говорит сама Анара, уважаемый Атыке?

Атыке бий скривился, словно у него заболели зубы:

— Анара говорит, что она всего лишь послушный ягненок в руках своих родителей и выполнит все, что ей предначертано небом.

Орки переглянулись, подобные слова из уст гордой красавицы Анары могли означать только одно: она согласна выйти замуж за таубузыра Сарда.

Слово снова взял старейший из присутствующих:

— Испокон веков в нашей степи судьбу дочерей решали родители. И это верный и полезный обычай. Но глуп тот родитель, кто закроет уши на слова своей дочери. Если Анаре жених пришелся по сердцу, не стоит отказывать сыну Байтаса. Но и безоглядно соглашаться тоже не стоит. Что достается без труда, с тем без труда и расстаются. Пусть сын Байтаса заслужит звание батыра, тогда и начнем готовиться к свадьбе.

Орки заулыбались, совет старика пришелся им по душе. Почтенный Атыке бий приосанился и поднял руку с зажатой в ладони серебряной тамгой:

— Так тому и быть. Пошлите гонца в аил Байтаса, пусть передаст ему наше условие: Анара станет невестой Сарда, но жениться на ней он сможет, только став батыром. Если по прошествии двух лет он не заработает это славное звание, соглашение будет расторгнуто и Анара будет выдана за другого. Если бурые быки согласятся с нашим условием, то пусть Байтас присылает сватов, будем договариваться о калыме[6].

В конторе гномьих ростовщиков Гьердальда и Торка кипела жизнь. Гьердальд подсчитывал расходы за текущий месяц, а так как дело это было неприятное, то он без конца морщился и пощипывал себя за бороду. Когда в кабинет вошел Торк, Гьердальд даже не поднял головы, он спешил покончить с расходами и перейти к прибыли. Торк закрыл дверь на замок и плотно прикрыл ставни на окнах. В кабинете стало темно.

— Эй, полегче! — воскликнул Гьердальд. — Ты что это творишь, партнер? Ничего же не видно.

Торк отмахнулся.

— Свет нам сейчас не нужен, — сказал он странным голосом. — Как и лишние уши.

Гьердальд насторожился:

— Что произошло?

— Я только что проверял амулет наемников, «бронзовый браслет», — сказал Торк, — и заметил одну странность.

— Плохую или хорошую?

— Ну даже не знаю… — протянул Торк.

— Не томи, — нахмурился Гьердальд.

— Помнишь тот заказ? — спросил Торк. — Старухи Ангейро?

— Конечно.

— Так вот, амулет снял печать с наградного золота.

— Ты хочешь сказать, что убийца ее сына погиб? И что мы по каким-то причинам не сможем выплатить награду? — Гьердальд возбужденно потер руки.

— Не все так просто, партнер, — скривился Торк. — Амулет не отменил заказ, но деньги тем не менее свободны. Я не понимаю.

— Я тоже. — Гьердальд помрачнел. — Если амулет начал давать сбои и если об этом узнают… — Он не договорил. — Хм, ты правильно сделал, что закрыл двери и ставни. Это нужно скрыть, что бы там ни произошло. И внимательно следить за амулетом, вдруг он снова начнет чудить.

— Верно, — прогудел Торк. — Ну а что мы сделаем с деньгами?

Глаза Гьердальда загорелись.

— Деньги свободны, а старуха Ангейро уже преставилась. И у меня не сложилось впечатления, что ее наследники горят желанием мстить такой дорогой ценой.

— А может, мы им ничего и не скажем? — предложил Торк.

Гьердальд задумался, но потом с сожалением покачал головой:

— Нет, они могут заявиться к нам с проверкой, и тогда наша репутация пойдет по ветру. Лучше втихую договориться, пятьсот золотых — хорошая сумма, хватит всем.

Торк почесал в затылке:

— Интересно, что же там произошло с этим чужемирцем, убившим Ангейро. Не зря же все-таки амулет начал сходить с ума.

— Не забивай голову глупостями, — фыркнул Гьердальд. — В любом деле главное деньги, все остальное вторично.

Снежинки на лице. Воздух как густой кисель, обволакивающий тело и мешающий движению. Серая дымка перед глазами, расплывающиеся силуэты. Невыносимо тяжелые руки, отказывающие повиноваться. Тупое, заторможенное сознание, почти неспособное сосредоточиться. На дне, на самом дне. И только светлое пятнышко над головой, как слабое напоминание о привычном мире. Из последних сил отталкиваешься от земли и плывешь к небу. Сначала очень медленно, едва заметно, с трудом преодолевая нечеловеческую тяжесть. Но с каждым мгновением ты становишься все легче и легче, а свет все ближе…

— Ы-ы-ы!!!

Боль, страшная боль. Каждая мышца скручена жестокой судорогой, каждый нерв трепещет и стонет. Бьешься в конвульсиях, хочешь закричать, но не можешь, сведенные челюсти мочалят толстую палку, вставленную в рот. Глаза словно стремятся вывернуться наизнанку, сходя с ума от безумного, обжигающего света.

— Ы-ы-ы!!!

Сознание скручивается жгутом и бьется об стенку, искрясь воспоминаниями и разбрызгиваясь сукровицей.

— Ы-ы-ы!!!

Тело вытягивается струной, звенящей болью на все октавы, связанные руки тщетно рвут веревки, срывая кожу и пачкая их кровью, а скованные ноги безуспешно скребут землю, оставляя глубокие, рваные борозды. Трещит дерево под стиснутыми зубами, бьется о твердую почву затылок и…

Все… все, отпускает. Судорога прошла. Тело бьет крупной дрожью, холодный пот льется ручьями, зрачки расширены, взгляд безумен. Во рту противно от вкуса древесины, смешанного с кровью. Но это все, это и в самом деле все.

Чьи-то теплые ладони развязывают узлы и вынимают измочаленную палку из твоего рта. Освобожденные зубы выбивают оглушительную дробь. Хрипишь.

Те же ладони освобождают твои руки и скованные цепью ноги. Становится холодно, сознание звенит и по-прежнему отказывается сосредоточиться. Съеживаешься калачиком и дрожишь.