Судьба распорядилась так, чтобы этим человеком оказался Александр Григорьевич Нарышкин, губернский секретарь, мужчина в годах, а значит, как показалось Кноррингу, вполне способный держать в узде молоденькую проказницу. Разумеется, барон умолчал о чрезмерной пылкости Наденьки, предоставив ее супругу возможность самому совершить приятное (или неприятное, это уж кому как, на вкус и цвет товарища нет!) открытие.

Открытие оказалось приятным, и Надежда получила у господина Нарышкина полнейшее доверие или, выражаясь языком картежников, к которым принадлежал добрейший Александр Григорьевич, карт-бланш.

В первое время Наденька сие доверие вполне оправдывала, особенно во время тяжелой беременности, когда она буквально света белого не видела, тенью слоняясь по дому, то и дело склоняясь над урыльниками, на всякий случай расставленными там и сям, ибо мутило барыню несусветно. Тут уж было не до распутства! Ее могло вырвать даже на супружеском ложе, оттого Александр Григорьевич, хоть и тосковал без жены, почивал в отдельной спальне.

Впрочем, в таком состоянии Наденька не могла бы вызвать желания даже у Робинзона после его возвращения с необитаемого острова! И без того маленького роста, худенькая, она вовсе сошла на нет и стала с виду уже не нимфой, а сущей кикиморой, как сама себя горестно называла, глядясь в зеркало и рыдая об исчезнувшей красоте. Однако после рождения дочери, которую окрестили Ольгой (в честь бабушки-баронессы), тошнота прошла, как по мановению волшебной палочки. Наденька мигом поправилась, снова стала гладкой да сладкой, словно ромовая баба, и чувствовала себя так, словно сама родилась заново.

Сначала Александр Григорьевич очень этому обрадовался, однако вскоре приуныл: с возродившейся женой он не справлялся. Каждую ночь, отправляясь на ложе страсти, которое вскоре стало ложем истинных его мучений, ее обид и даже взаимных скандалов, он молил Господа и Пресвятую Богородицу, чтобы жена снова забеременела, чтобы ее опять начало тошнить с утра до вечера и с вечера до утра. Однако Наденька не забеременела и тошнить ее не начало. Тошнило теперь Александра Григорьевича. У него сделались желудочные колики, он слег в постель, и еще ни один человек в мире не болел с таким удовольствием, как Александр Григорьевич, ибо постель эта была – отдельная!

Наденька горестно вздохнула после первой одинокой ночи, потом загрустила всерьез. Конечно, у нее были умелые руки, которыми она прекрасно ласкала не только мужа, но и себя, чтобы скрасить собственное одиночество на супружеском ложе, но это лишь слегка утихомиривало снедавший ее плотский голод, который становился все более и более настойчивым.

Она поймала себя на том, что начинает внимательней присматриваться к молодым лакеям в доме, даже к извозчикам на улицах, и это напомнило ей буйную молодость. Казалось бы, грех вот он, близко, однако Наденька была уже не прежней. Она стала матерью, и она безумно любила свою дочь. И опасалась ее потерять. А ведь именно это случилось с Лидией Закревской! Лидия, любимая подруга, Лидуся, дусенька, которая была Наденьке ближе, чем родная сестра, потому что они были нравом совершенно схожи, даром что родились от разных отцов и матерей! Милочка Лидуся вышла замуж почти одновременно с Наденькой, правда уехала после этого в Петербург, потом в Париж, но скоро пошли о ней такие слухи, что даже повторить страшно! Обе столицы долгое время только об этом и говорили, а бедненького Толли, маленького сына Лидуси, которому не было еще и года, у нее мечтали отнять эти жестокие Нессельроде.

Стоило Наденьке представить, что ее могут разлучить с Олечкой, как на глаза навернулись слезы. Конечно, с одной стороны, любимая дочь, без которой она не мыслит себе жизни. Но как быть со своей натурой? Как избавиться от этих мучительных снов?!

Нет, само собой, любовника найти нужно. Но тихо-тихо-тихо, осторожно-осторожно-осторожно – чтобы ничего не вышло наружу.

Приняв это поистине соломоново решение, Надежда приступила к поискам. Сначала казалось, что ее мечта исполнится буквально завтра. Однако дни шли, а воз оставался все там же.

В Москве было множество привлекательнейших молодых людей. Правда, Наденьке они отчего-то казались необычайно похожими, почти на одно лицо. В общем-то, объяснялось это просто. Все они старались походить на государя-императора Николая Павловича. Его величественная осанка, гордый поворот головы, высокий лоб, пристальный взгляд голубых глаз, четкая поступь вызывали всеобщее восхищение, а значит, ему подражали все, кому не лень. Трудно было сыскать в те времена темноглазого брюнета, который не пожалел бы, что не родился голубоглазым блондином.

Наденьке очень нравился император, она находила его необыкновенным красавцем, но отчего-то ни он сам, ни его многочисленные подражатели не заставляли ее сердце трепетать. Более того, высокие мужчины с благородной выправкой начали ее раздражать.

А еще в Москве обитало множество умнейших молодых людей. И если они даже не были умны, то старались казаться такими. Умными и независимыми, прогрессивно мыслящими. Притом что внешность императора казалась образцом, москвичи были далеки от придворной жизни и жажды тронных милостей. Их настроение всегда отдавало этаким фрондерством – как по отношению к Петербургу, так и по отношению к местным властям, любимым Петербургом. По Москве летали очень рискованные эпиграммы, большинство которых было посвящено градоначальнику Закревскому – из-за всем известных похождений его супруги, а еще потому, что он был добрым приятелем петербуржца Нессельроде, фигуры в Москве нелюбимой. И каких только пакостей не писали досужие стихоплеты!

Султанша завела гарем.

А муженек-то глух и нем!

У ней в постели антраша,

Но ни гу-гу Чурбан-паша.

Зато он у чужих дверей

Всех караулит, как зверей.

На вечеринках шум и гам

Нам воспрещает наш Чурбан.

За тенью броситься готов,

Кругом он видит лишь врагов,

Чуть что, поднимет страшный крик

Всезапретитель Арсеник![7]

Даже иностранцы находили, что у москвичей более живой, открытый и веселый нрав, чем у петербуржцев. И все же Наденьке было скучно даже среди этих красавцев, весельчаков и умников. Достойный стать ее любовником никак не находился. Оказалось, что между словами «красавец», «приятный мужчина», «ах, душка!», «он такой умница!» и прочими эпитетами, коими дамы наделяют привлекательных существ противоположного пола, и между желанием отправиться с одним из этих существ в постель лежит огромное, просто-таки неодолимое расстояние!

«Видимо, я постарела, – печально размышляла Наденька. – В прежние времена я бы уже пятерых любовников завела, кабы такая охота припала и такая свобода у меня была. А тут… Ну ни к кому душа не лежит, что же это делается-то?!»

Бедная Наденька вовсе не повзрослела – она просто поумнела.

Ей уже не хотелось хватать широко разинутым ртом доступный порок – ей хотелось чего-то неуловимого, чего-то странного, ароматного, легкого, дурманящего рассудок, внушающего восторг, чего-то, что хотелось бы хранить в тайне и разделить лишь между двумя близкими сердцами, которые бьются в унисон не только тогда, когда совершают одновременные телодвижения в постели или в вихре вальса.