Их столы стояли у противоположных стен, оба завалены кучами бумажных обрывков — с виду мусор, на самом же деле драгоценная работа. Над столом Констанс красовались фотографии обнаженных француженок тридцатых годов в вызывающих позах — повесила их на радость Бобу, а тот в ответ расположил над своим столом обнаженных африканцев — для нее. Пол использовался наравне со столами, толстыми персидскими коврами ложились друг на друга слои бумаг, приходилось смотреть под ноги, чтоб не споткнуться о внезапно возникавшую на пути груду. Наравне с предметами искусства, занимавшими весь дом и в том числе кабинет, здесь на полу обитали фарфоровые кошки во всевозможных умилительных позах. Констанс — это Китти было известно — не терпела кошек, что живых, что сувенирных, но они принадлежали ее матери, и после ее смерти Констанс не могла не приютить фарфоровое зверье. Странно, как можно работать в таком беспорядке, но ведь Констанс и Боб трудились, да еще как успешно! В свое время юная Констанс назло богатомупапочке уехала из Парижа в Дублин — изучать британскую литературу в Тринити-колледже. Там она издавала студенческую газету, потом вела колонку сплетен в «Айриш таймс» и познакомилась с Бобом — с Робертом Макдональдом, десятью годами ее старше, корреспондентом рубрики деловых новостей той же газеты. Когда ей наскучило подчиняться, а у Констанс это случается быстро, она еще больше обидела папочку, бросив приличную работу в крупнейшей ирландской газете и затеяв собственное издание. Боб присоединился к ней, и после ряда проб и ошибок они создали двенадцать лет тому назад журнал «Etcetera», оказавшийся наиболее успешным из их проектов. Пусть «Etcetera» уступал в популярности женским журналам, писавшим о борьбе с целлюлитом и подготовкой тела к пляжному сезону, но в профессиональной среде мало кого так уважали. Написать статью для «Etcetera» считалось честью, серьезным шагом вверх по карьерной лестнице. Констанс славилась прямотой суждений и безошибочным умением распознать интересный сюжет и потенциальный талант.В ее журнале начинали многие сделавшие с тех пор себе имя журналисты.

Китти подошла к каталогу и поразилась тому, как разумно наладила эту систему Констанс. Здесь, в отличие от всех других помещений квартиры, царил безупречный порядок: каждая статья из «Etcetera» и других принадлежавших Констанс в прошлом журналов, статьи, написанные ею для других изданий, заготовки и идеи как из прошлого, так и на будущее, аккуратно размещались на карточках по алфавиту. Не совладав с любопытством (оно в ней умрет последним), Китти просматривала и все то, что встречалось ей на пути к «И». Но вот и простой коричневый конверт с надписью «Имена». Конверт был запечатан, и, хотя Китти понимала, как некрасиво нарушать уговор с Констанс, она поддалась искушению и присела за рабочий стол подруги, чтобы вскрыть конверт. Но тут в дверях появилась Тереза, и Китти подскочила на месте, словно школьница, пойманная с сигаретой во рту. Конверт она с перепугу уронила на стол, и сама засмеялась над собой.

— Вы с ней виделись? — спросила Тереза.

— Да, на прошлой неделе. На этой не смогла, дела одолели, — добавила Китти, сокрушаясь, что из-за суда снова не выбралась к Констанс. Могла бы и постараться, но с каждым заседанием силы ее убывали, она думала только о себе, жалела себя, по правде говоря, также и оправдывала себя внутренне, отчего становилась несколько агрессивной. Неподходящее состояние для того, чтобы навещать больную.

— Вид у нее, наверное, ужасный.

Вот как на такое реагировать?

— Мой Фрэнк помер от рака. В легких у него завелся. По две пачки в день курил, а все-таки несправедливо это, что с ним сделалось. Ему было столько же, сколько сейчас Констанс. Пятьдесят четыре годика. — Тереза сокрушенно почмокала губами и добавила: — Знаете, а я ведь уже почти столько же прожила без него, сколько с ним. — Она покачала головой и сменила тему: — Хотите чаю? Немножко отдает металлом, они в чайнике монеты хранили, вроде как в копилке. Боб велел мне снести их в банк — семьдесят шесть евро и двадцать пять центов набралось.

Китти посмеялась над причудами Макдональдов, а от металлического чая отказалась. Она чуть не лопалась от восторга — и конверт раздобыла, и от искушения вскрыть его без Констанс упаслась — и торопилась поскорее дозвониться Бобу и договориться о встрече в больнице. Три ее звонка были переадресованы на голосовую почту, и Китти, истомившись от ожидания, уже катила на велосипеде в больницу, на авось, когда ее телефон вдруг завибрировал. Она заговорила в микрофон:

— Привет, Боб, я уже еду, надеюсь, ты не против. Везу конверт, про который говорила Констанс. Не могу дождаться!

— Не получится, — ответил Боб, и даже среди окружавшего Китти со всех сторон грохота транспорта она расслышала, какой измученный у него голос: — Она… ей стало хуже.

Китти резко остановилась, мчавшийся за ней велосипедист чуть не сшиб ее и грубо выругался. Она поднялась вместе с велосипедом на тротуар, освободив дорожку для проезда.

— Что произошло?

— Я не хотел тебе говорить, у тебя и без того неделя чудовищная, и я еще надеялся на улучшение, но она… с тех пор как ты ее навестила, ей поплохело. Стала бредить, последние два дня и меня уже не узнавала, не понимала, где находится, начались галлюцинации, она все время с кем-то разговаривала по-французски. А сегодня… сегодня она впала в кому, Китти! — Голос Боба надломился.

— Хочешь, я приеду туда, побуду с тобой? — спросила Китти, разрываясь между страхом перед больницей, больничными запахами и вполне искренним желанием оказаться рядом с Бобом, подле Констанс.

— Нет-нет. У тебя дела. Я справлюсь.

— Нет никаких дел, Боб. Кончились дела. Кончились, понимаешь? Я хочу быть с вами. Ты позволишь?

Она отключила телефон и погнала так, словно от этого зависела ее жизнь. Отчасти так оно и было.

«Привет, Стив, это я. Я тут думала насчет нашего последнего разговора и хотела кое-что тебе сказать. Эти твои антонимы в рифму: „Круть или муть“. „Круть“ — от „крутой“, крутые ребята переиначивают словцо, чтобы вышло еще круче. Но это, из жаргона сёрферов, может, и устарело. Потом, „Клёво — хреново“ или „Клёво — уёво“, как теперь говорят. А больше всего мне нравится — и тебя тоже устроит, ведь это напоминает о футболе: „Гол или пшёл!“ Это я сама придумала, надеюсь, твоему редактору что-нибудь подойдет и я не опоздала со своими предложениями. Ну что ж, ты, видимо, отлучился или сидишь и слушаешь все это и думаешь, что я напилась или еще что… Не знаю, что ты там думаешь. Ладно, заткнулась. Да, еще одно: Констанс скончалась. Сегодня. И… боже, прости, что я реву в твой автоответчик, но… Не знаю, что делать. Не знаю. Спасибо, что все выслушал. Пока».

Хотя в последние месяцы Китти почти не бывала у Констанс, она знала, что Констанс здесь, рядом. Все меняется, когда человек умирает. Тогда его отсутствие начинаешь ощущать каждый день, каждую минуту. Приходит в голову какой-то вопрос, и хочется позвонить и получить ответ; или же Китти вспоминала забавную историю, которой хотела бы поделиться с Констанс, еще мучительнее — незаконченный разговор, который надо бы завершить, какие-то недоумения, которые никогда уже не разрешатся. Теперь, когда Констанс не стало, она была ей нужнее прежнего, и терзала совесть: следовало чаще наведываться в больницу, да и прежде, когда подруга была жива и здорова, отчего было не позвонить ей лишний раз? Мало ли куда она могла бы пригласить Констанс, провести вместе вечерок! Сколько часов потрачено зря, не отдано дружбе. Но в конце концов Китти убедила себя, что, начни они все сначала, они бы прожили эти годы именно так, как прожили, а не иначе. Констанс ничуть не больше Китти стремилась бросить все дела иобщаться с ней.