Ролли тоже пригнали в Тюрьму 21 октября.

В этот день ей исполнилось 5 лет…

От Ролли: Кукла с чернильным носом

Одесса, 21 октября 1941 г. Тюремный замок 5 дней и ночей под страхом смерти

А мы все бежим и бежим…

С тех самых пор, как выскочили из этой школы, когда все вокруг нас горело и стало светло, как днем, и люди все закричали: «Пожар! Пожар!» — и стали толкаться и давить на дверь, и дверь затрещала и упала – вывалилась прямо на улицу.

И мы вместе с ней тоже вывалились и побежали…

И зачем только нас притолкали в эту дурацкую школу?

Сначала мы были дома. Ну, не у нас на Петра Великого, в доме дедушки Тырмоса, а почему-то в другой, чужой и пустой квартире на первом этаже.

И вдруг в двери этой пустой квартиры начали тарабанить и орать.

Сначала орали: «Откройте! Это дворник!»

А потом непонятно: «Дексидэць! Мама востра!»

Папа сразу схватил меня и тихо так закричал Тасе: «Это румыны! Нужно открыть!»

Но Тася открывать не захотела и закричала: «Нет! Нет! Бежим! Быстрее!»

И побежала. По комнате. Быстро так. К окошку. И стала дергать его и открывать, и открыла, и протиснулась через него на улицу, и закричала уже оттуда, с улицы: «Тут низко! Давай ребенка!»

Папа поднял меня и передал Тасе через окошко. И сам тоже вылез. И тут нас как раз и поймали, те самые чужие солдаты, которые тарабанили раньше в дверь.

Ух, как они сердились. И размахивали руками и винтовками.

И ругались по-ихнему. А потом успокоились немножко и погнали нас этими винтовками по улице. Сначала по нашей, по Петра Великого. А потом по Садовой. Мимо Цирка, куда я ходила с папой смотреть лошадок и клоунов.

Гнали нас, гнали и подталкивали и в конце концов притолкали на наш Новый базар, куда я ходила с бабушкой Идой за черешнями.

Бежим по базару…

А на земле, странно как-то, вещи всякие валяются – шапки какие-то, и сумки, и куклы, и еще что-то совсем уже непонятное. А на карусели, на большой круглой карусели с разноцветными лошадками и колясочками, на которой все дети катаются, когда приходят на базар с бабушками за черешнями, теперь почему-то люди висят. И тетки, и дядьки. Грязные. Растрепанные.

Ничего себе!

Я хотела поднять одну куколку, маленькую, и нагнулась уже и руку протянула, но папа закричал на меня: «Не смей! Не трогай! Ничего не трогай! И не смотри! Никуда не смотри!»

Я обиделась.

Ну и ладно. Не буду я ничего трогать. Подумаешь, очень нужно!

Но как это не смотреть? Закрыть глаза, что ли?

Тут папа схватил мою голову и больно прижал ее к своему боку, и мне взаправду пришлось закрыть глаза.

Но мы на самом деле уже прибежали. В эту школу дурацкую прибежали. Поднялись по лестничке и хотели войти в класс. Но никак не могли, потому что людей там целое море было. И все почему-то плачут и кричат.

Ну, мы немножко постояли у двери, возле шкафа с книгами. А потом папа осторожненько взял этот шкаф и положил на пол. И мы все чудесно на нем устроились. Папа сказал, что теперь ночь, и что нужно спать, и что этот шкаф теперь будет наша кровать.

Но я совсем не хотела спать. Я хотела кушать, и вообще я хотела домой. И уже совсем-совсем собралась плакать, но папа открыл дверцу шкафа и вытащил оттуда большую книжку с картинками и стал читать мне сказку: «Дама сдавала в багаж диван, чемодан, саквояж, картину, корзину, картонку и маленькую собачонку…».

Я эту сказку и сама давно знаю, у меня и книжка про нее дома есть, но все равно было интересно, особенно потому, что на картинке была нарисована маленькая собачка и тетка такая в шляпе.

А на другой картинке – большущая злая собака.

Ну, вы знаете – это когда маленькая уже выросла.

Я, наверное, слушала-слушала и заснула, потому что вдруг слышу кричат: «Пожар! Пожар! Нас подожгли!»

И мы уже не лежим на шкафу, а стоим у двери и вокруг нас светло, как днем.

Я на руках у папы. А вокруг нас люди. И дышат на нас, и толкаются. И мы все вместе давим на дверь.

И дверь затрещала и… вывалилась.

И мы вместе с ней тоже вывалились и побежали по улице.

Тася бежала впереди, а мы папой сзади.

И тут я вдруг вспомнила и закричала: «Папа, папа! А где моя большая книжка с картинками? Дама сдавала в багаж – диван, чемодан, саквояж? Мы забыли ее там на шкафу! Давай вернемся! Я хочу вернуться за книжкой!»

Но папа, сердитый такой, бежит и молчит, и даже говорить ничего не хочет.

А потом мы почему-то уже не бежим, а идем тихонько, и папа уже не несет меня на руках, а держит за руку и все вокруг нас темно, потому что ночь.

А потом стало как будто немножко светлее, но я уже очень устала и заплакала, и папа, как всегда, стал меня уговаривать: «Ну, не хнычь, не хнычь. Видишь, уже светает. И мы уже на Пушкинской. Сейчас повернем на Троицкую, а там, за углом, дом дяди Тимы. Дядя Тима нас спрячет. Мы покушаем, отдохнем. Там нас никто не найдет».

Да я знаю, конечно, дядя Тима – большой папин друг, он нас спрячет. Стоит только завернуть за угол на Троицкую, и зайти в подъезд дяди Тиминого дома, и подняться по деревянной лестнице на стеклянную дяди Тимину веранду, и там нас уже никто не найдет.

Я сама много раз пряталась на этой веранде, когда мы играли в прятки с Вовкой, дяди Тиминым сыном. Когда еще не было войны, и Вовка еще не ушел на фронт.

«Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать,

Кто не спрятался, я не виновата».

Нет, на той стеклянной веранде нас уж точно никто не найдет.

Было уже совсем светло, когда мы повернули за угол, на Троицкую. И тут нас как раз и нашли. Нашли и поймали чужие солдаты, похожие на тех, которые гнали нас вчера через Новый базар, в школу, которую подожгли и которая теперь, наверное, совсем сгорела, вместе со всеми людьми, которых туда натыкали

Солдаты стали кричать: «Жидан, жидан!» — и толкать нас, и подгонять своими ружьями к