– О еже благословитися царскому его венчанию благословением царя царствующих и господа господствующих, – торжествующе вскинул руки над юным правителем святитель, – о еже укреплену быти скипетру его десницею вышняго! О еже помазанием всесвятаго мира прияти иму с небес к правлению и правосудию силу и премудрость! О еже получити ему благопоспешное во всем и долгоденственное царствование; яко да услышит его господь в день печали и защитит его имя бога Иаковля…

Молитва текла и текла из уст патриарха, призывая на Иоанна благословение небес. Во дворе же и соседнем Благовещенском соборе прихожане уже поняли, что происходит нечто важное и непонятное. Люди потянулись в запевший первым Успенский собор, отчего в нем становилось все теснее и теснее. Когда сюда ворвался князь Трубецкой, то не смог двинуться дальше врат и оттуда наблюдал, как голову Великого князя митрополит Макарий помазал елеем и как юноша, взяв с красной подушки царский венец, самолично водрузил его себе на голову.

– Тебе, царь православный, святой животворящий крест вручаю, дабы веру истинную прославлял и преумножал! – Святитель вручил воспитаннику тяжелый золотой крест. – Тебе, царь православный, скипетр царский вручаю, дабы правил ты хоругвями Великого Русского царства во славу ратей православных!

Митрополит повернулся к прихожанам и громко объявил:

– Радуйся, люд православный! Государь наш Иоанн на царствие венчался! Един бог на небе, един царь на земле! Слава государю нашему, царю Иоанну Васильевичу!

– Слава! Слава! Слава! – Толстые каменные стены, казалось, качнулись от радостных выкриков сотен людей. – Слава царю Иоанну!

Иоанн поднялся и, как был, в царском венце, со скипетром в правой руке и крестом в левой, пошел через храм. Толпа отхлынула в стороны, освобождая проход – и князя Трубецкого служивые оттеснили в сторону наравне с оказавшимися здесь бабами и боярами.

Царь и святитель вышли на крыльцо, встреченные торжествующими возгласами москвичей и служивого люда, прошествовали к возку митрополита, сели в него. Лошади тронули тяжелые сани с места.

«Уезжает!» – обожгло князя Трубецкого. Он метнулся с крыльца, махнул рукой своей свите, указывая вперед… И злобно сплюнул. Прилюдно повелеть своим боярам хватать, вязать государя князь не мог. Никак не мог. Толпа худородных москвичей его самого после подобного приказа схватит и на клочки вместе с холопами порвет. Оставалась надежда лишь на то, что привратники без приказа великокняжеских опекунов мальчишку из Кремля не выпустят.

Однако и в воротах толпилось три десятка служивых людей, как бы случайно подпирая плечами тесовые створки. С десятком стражников, пусть даже те все с копьями и в броне, эти плечистые воины справились бы без труда.

Применять силу, впрочем, и не потребовалось. Боярам, сторожащим Боровицкие ворота, и в голову не пришло преграждать путь саням митрополита. Наоборот – они все склонились за благословением, скинув шапки и шлемы, торопливо перекрестились. А на набережной Неглинной к возку святителя примкнули с полсотни всадников, уже открыто опоясанных саблями. Из-под тулупов этих воинов и в запахе воротников холодно поблескивали кольца кольчуг и пластины юшманов. А чуть опосля сани нагнали еще три сотни бояр, что стояли на венчании и охраняли Успенский собор во время таинства.

– Кажется, обошлось, чадо, – облегченно перекрестился святитель Макарий, откидываясь на спинку кресла и поправляя медвежий полог, укрывающий ноги. – Венчанию опекуны твои не помешали, возможность упустили. Возвращать тебя силой князья не посмеют. Это ужо бунт открытый, люд русский сего безумия не поймет. Ополчение боярское, горожане московские, они ведь тебе присягали, а не Шуйским с Глинскими. Не так много холопов у опекунов твоих, чтобы супротив всей земли русской за свою корысть биться. Не посмеют. Хотя, знамо, караулы округ хором Воробьевских надобно выставить крепкие и службу сторожевую усилить. Захватить тебя князья, может, и не рискнут, но вот убийцу подослать – это легко. Тебя зарезать, брата твого юного на стол посадить, меня в монастырь дальний в погреб отправить, и тогда все опять к порядкам прежним вернется…

– Выходит, я теперь царь? – поежился юноша.

– Всевластный государь, чадо, – степенно кивнул митрополит. – Един бог на небе, един ты на земле. Привыкай.

– Так, – погладил пальцами подбородок царь всея Руси. – И с чего мне начинать свое царствие надобно, отче?

– Во первую голову, – начал рассказывать святитель, – надобно во все пределы русские грамоты отослать с известием о твоем венчании и о том, что все печати прежние со старым титулом отныне более недействительны. Они ведь у опекунов твоих и в Думе боярской остались. Князья воспользоваться сим способны, указов в свою пользу напридумывать. Дабы сего не допустить, воеводы на местах должны иметь пример твоей царской подписи и новой печати. Титул у тебя отныне иной, великий, так что прежний надлежит почитать за крамольный и оскорбительный.

– Но где взять новую печать, отче?

– Я еще месяц тому назад втайне заказал, – слабо улыбнулся митрополит. – И венец, и печати, и даже грамоты нужные верные писцы загодя составили. Однако же без подписи твоей не обойтись, кроме тебя, ее начертать некому.

– Твоя мудрость достойна восхищения, – покачал головой юный царь.

– У меня целый месяц в запасе имелся, Иоанн, и опыт управления церковного в три десятка лет, – не принял похвалы святитель. – У тебя тоже сей опыт скоро появится.

– Что еще мне надлежит сделать, отче?

– Собор созвать всенародный, чтобы каждое сословие со всех уголков земли русской своего представителя на него прислало. И сделать сие без промедления. Дума боярская, на твою юность и неразумность ссылаясь, твои указы многие оспорить или забыть попытается. Но если их не ты, если их Земский собор утвердит, тогда у Думы супротив тебя никакой опоры не останется. Не тебе они противостоять станут, всей земле русской. Ты же от имени всего мира православного вещать и править станешь. Народ державы нашей твой голос из уст твоих должен услышать, без пересказчиков и переписчиков. Услышать твою личную волю и твои личные указы.

– Какие указы? – неуверенно спросил юноша.

– А что бы ты хотел изменить в державе нашей, чадо? – повернулся к воспитаннику митрополит. – Что отменить, что добавить, что улучшить?

– Я? – Молодой царь ненадолго прикусил губу, потом выпалил: – Хочу, чтобы образование хорошее каждый ребенок в державе моей получал! Чтобы читать и считать все до единого умели! Чтобы сирот неприкаянных больше не появлялось. Чтобы все сыты были и счастливы – и знать, и люд простой, худородный. Чтобы за живот свой и добро люди русские нигде и никогда не боялись!

– Желания благие, похвальные, – усмехнулся святитель. – Отныне ты правитель земли русской пред богом и людьми, власть у тебя. Воплоти в жизнь желание свое, чадо. Добейся его исполнения.

– Как же мне осуществить сие, отче? – жадно спросил юный царь.

– Ну, не знаю… – пожал плечами Макарий. – Сие есть дела мирские, житейские. Вот соберется собор Земский, ты его о сем и спроси. А как с собором всерусским к общим помыслам придешь, волю единую утвердишь, то с родами знатными ты ужо не от себя, а от всей земли русской и народа православного говорить станешь. Волю всенародную никакая родовитость не перебьет.