Она злобно захихикала, что очень покоробило Масалитинова.

– Странная фантазия покупать это «чертово гнездо», как его прозвали. Во всяком случае, Замятиным Горки принесли несчастье, – приговорил он с раздражением.

– Фи, Мишель, неужели вы так суеверны? Ведь это же глупо верить, будто такое очаровательное место может принести несчастье.

– Правда, местоположение восхитительное; но, несмотря на это, Горки мне опротивели. Не будучи суеверным, я должен все же признать, что ряд несчастий, постигавших его владельцев, может произвести неблагоприятное впечатление.

– Да и мне тоже не понравилась эта покупка; если же ты думаешь, что облагодетельствовала Надю, то ошибаешься: все вырученные деньги она предоставила кредиторам, – заметила Екатерина Александровна. – А кстати, Надя уехала из Киева, – прибавила она.

– Как? Куда она могла отправиться? – спросила с удивлением и любопытством Мила.

– Куда она едет со старой дамой, с которой сидела в купе первого класса, я не знаю; но что она уехала, я видела своими глазами. Ты знаешь, утром я ездила на вокзал проводить старушку Франк, и вдруг вижу Александру Павловну Максакову с Замятиной около вагона, а из окна Надя и какая-то пожилая дама кланялись им и прощались. В ту минуту поезд тронулся. Я подошла поговорить, но они встретили меня так холодно и затем поспешили уйти, что их нерасположение бросилось в глаза. Могу уверить тебя, что соседские отношения с Максаковыми будут не особенно приятны.

– Это не важно, положим; можно обойтись без них, – сказал Масалитинов, нахмурив брови. – Только медовый месяц мне не хочется проводить в Горках. Против этого я протестую. Здесь будет очень весело, да и по службе моей я не могу надолго отлучаться.

– Хорошо, хорошо, мы не поедем в этом году в «чертово гнездо», а в остальном программа остается прежняя. Я еду с мамой покупать приданое, а через три недели вернусь, и мы отпразднуем свадьбу. Что касается Нади, то она, вероятно, взяла место «девицы для компании», а что Зоя Иосифовна сердится на тебя за мое замужество, я понимаю; но для меня непонятно, какое до этого дело Александре Павловне? А вы, Мишель, не сентиментальничайте, иначе я буду ревновать.

В этот вечер Масалитинов ушел ранее обыкновенного; он чувствовал жгучую потребность быть одному, и голова у него болела.

Вернувшись домой, он поспешил надеть халат, бросился на диван и задумался. Лицо его нахмурилось и из груди вырвался тяжелый вздох. Вечерний разговор с мучительной ясностью воскресил в его памяти чистый, невинный образ Нади, ее скромную, преданную любовь, и часы тихого счастья, проведенные с ней. Это блаженное спокойствие исчезло, казалось, навсегда. Несмотря на бесспорную красоту Милы, ее страсть к нему и странное, чарующее действие на него, он счастлив не был; прежняя веселая беспечность исчезла, и безотчетная тоска терзала его, отнимая покой, сон и аппетит. В сумерки, когда он сидел около невесты и она, в порыве страсти, обвивала руками его шею или прижималась головою к груди, его охватывал панический ужас. Когда зеленые, фосфоресцировавшие, как у дикого зверя, глаза Милы пристально смотрели на него, а кроваво-красные уста улыбались ему, у него являлась безумная мысль, что вот-вот она кинется на него, вонзит в его горло свои маленькие острые зубы и высосет всю его кровь. Иногда ему казалось, что она догадывается о его страхе, что злой глумливый огонек загорается в ее зеленоватых глазах и она наслаждается его внутренней слабостью. В такие минуты он испытывал невыразимое отвращение и на теле выступал холодный пот; а между тем он не имел силы вырваться из-под власти загадочной женщины. Хотя днем все эти впечатления бледнели, он сам трунил над собой и приписывал свои нелепые мысли расстроенным нервам.

Веселая, подвижная и независимая, в денежном отношении, Ростовская любила переезжать с места на место. Зимние месяцы и весну провела она во Флоренции и Монако, а затем остановилась в Гаштейне. Всюду ее прелестная спутница возбуждала внимание своей красотой и изяществом, а многие принимали Надю за дочь Ростовской, которая в самом деле относилась к ней чисто по-родственному.

Надя чувствовала себя хорошо в новой обстановке. Новые места, новое общество, произведения искусства, которыми она любовалась, все это отвлекало ее от мыслей о постигшем горе, а письма матери извещали о хорошем состоянии ее здоровья и спокойной жизни на даче; все это, в связи с добротой и расположением ее покровительницы, способствовало к успокоению Нади. Образ Масалитинова значительно поблек, и даже известие о его женитьбе произвело на нее слабое впечатление.

В конце июля Ростовская с Надей очутились в Трувиле. Был чудный летний вечер и Анна Николаевна со своей спутницей, после катанья в экипаже, отправилась в сад Казино. Там шел концерт на открытом воздухе и они сели за маленький столик, потребовав мороженого. Ростовская осматривала окружавшую их публику и вдруг радостно воскликнула:

– Вот сюрприз, Адам Бельский здесь. Прекрасный юноша, и с матерью его я была очень хороша. Бедная Леопольдина несколько месяцев тому назад умерла от разрыва сердца. Но что это значит? Он смотрит в нашу сторону и не подходит здороваться! Неужели я так изменилась за два года, что не видела его? Посмотрите, Надя, там, налево, молодой блондин разговаривает с господином с черными усами. Это он.

– Я знаю графа Бельского и несколько раз встречала его у Максаковых. Тогда он упорно ухаживал за Людмилой Вячеславовной, и все думали, что он женится на ней; но после смерти матери он уехал за границу.

Действительно, новый граф Адам был в Трувиле несколько дней, куда приехал к своему другу Красинскому, преобразившемуся в графа. Оба собрата беседовали, прогуливаясь, и только что заказали мороженое, когда появилась Ростовская. Адам не знал ее, а потому и не помнил, что она – большая приятельница его покойной матери; но, к счастью для него, Красинский в подробностях изучил биографию «воскресшего из мертвых» и тотчас же дал Бельскому необходимые сведения. Тогда тот поспешно подошел к дамам и раскланялся.

– Я уж думала, Адам, что вы не хотите узнавать меня, – засмеялась Анна Николаевна.

– О, как могли вы думать что-нибудь подобное, тетя Аня, – ответил он с укором. – Я был далек от мысли, что вы в Трувиле и потому не заметил вас в первую минуту. Я так счастлив видеть вас и m-lle Замятину. Если позволите, я сяду с вами, только извинюсь перед моим другом, графом Фаркачем.

Через минуту он вернулся, и завязался оживленный разговор. Вспоминали столь неожиданную смерть графини Леопольдины, а граф, артистически притворяясь огорченным, рассказал все, что знал от компаньонки о болезни и последних минутах матери. Разговаривая, он с большим интересом наблюдал за Надей и находил ее положительно восхитительной; ее бледное и грустное личико, большие мечтательные глаза невыразимо нравились ему. Говорили также о планах графа, оставившего службу и намеревавшегося заняться устройством своего большого состояния; а до того он собирался путешествовать и не предполагал вернуться в Россию, пока его глубокая скорбь не уляжется настолько, что он в состоянии будет переносить убийственные воспоминания, которые возбудят в нем, конечно, места, где жила его обожаемая мать.