— Ну да, было такое предположение, что в лодке сидят пираты. А они, видать, догадались о нашем предположении и выстрелили раньше, чем мы смогли его проверить. Да только там и проверять было нечего. Я, как только перелез через борт шхуны, сразу ящики с ворованным чаем увидал.

— Погодите! До этого пункта ваших прежних показаний мы еще дойдем, — сказал следователь.

— Спросите у него насчет братьев Пакконе, — потребовал инспектор.

Было слышно, как следователь листает свои бумаги: «Пакконе, Пакконе…»

— Итак, расскажите нам, при каких обстоятельствах… Хм. Господин инспектор, в протоколах допроса этого нет. Видимо…

— Сам знаю, что нет, — грубо оборвал его инспектор. — Если этот тип на самом деле Черный Испанец, он должен знать, как были убиты братья-сицилийцы.

— Сардинцы, — поправил его допрашиваемый. — Это огромное различие.

— Сержант! Закройте дверь! — раздался недовольный голос Уильямса.

Приказ был выполнен незамедлительно, и Кириллу так и не удалось узнать, насколько велика разница между жителями двух итальянских островов.

Скосив глаз на своего соседа-грека, он подумал, что свидетель Ламврокакис страдает приступами лихорадки. Лицо его покрылось крупными каплями пота, он то и дело вздрагивал и поводил плечами, словно сбрасывая невидимую ношу.

— Сержант, введите свидетеля! — в комнатку заглянул Уильямс, он казался ужасно расстроенным.

Полисмен с трудом оторвал грека от стула. У Ламврокакиса подкашивались ноги, он явно не желал выходить, и сержант просто втащил его за шиворот в кабинет.

Оставшись в одиночестве, Кирилл подошел к узкому окошку. Его давно интересовало, почему там нет решетки. Объяснение оказалось до обидного простым — окно выходило во внутренний двор полицейского участка. С высоты второго этажа Кирилл разглядел линялый верх кареты, стоявшей под окном, и тощие спины двух лошадей.

Он вспомнил, как они с Энди планировали спасение Билли Кида из тюрьмы, и подумал: «Забавно. То, что у нас не вышло в Маршалле, ждет меня здесь, в Нью-Йорке, спустя пять лет. Открытое окно и дилижанс под ним. Не хватает только помощников, да и пейзаж, прямо скажем, далеко не тот…»

Отбросив мысли о побеге, он вернулся к двери и стал подслушивать, благо теперь ему никто не мешал.

— …Я повторяю свой вопрос. Подтверждаете ли вы, что присутствующий здесь Уильям Мозес Истмен, известный вам как Черный Испанец, находился на лодочном причале в ночь вашего дежурства?

— Свидетель, вам плохо? — спросил Уильямс. — Инспектор, ему плохо. Он не в состоянии отвечать.

— Еще как в состоянии! А вы, Уильямс, если будете препятствовать допросу, вылетите отсюда, как пробка!

— Я не препятствую. И это не допрос, а процедура опознания. И показания свидетеля, добытые в таких условиях, не имеют юридической силы!

— Свидетель! Я повторяю свой вопрос…

— Я… Я не знаю…

— Да ладно тебе, Костас, — вмешался допрашиваемый. — Не бойся, говори все как есть. Они и так все знают. Говори, не бойся. Они тебе ничего не сделают.

— Они-то не сделают… А ты?

Кирилл еще немного приоткрыл дверь и наконец-то увидел того, чей голос не давал ему покоя.

«Почему я сразу не узнал его по голосу? — подумал он. — Да потому что никогда не слышал, чтобы Илюха Остерман так шпарил по-американски».

Да, это был Илья. Он сильно изменился за пять лет. Вырос, заметно пополнел, отпустил щегольские усики. И вообще держался по-новому: уверенно, даже нагловато. На нем был отличный светлый костюм, весь в пятнах крови. На руках и ногах висели кандалы.

«Попался Илюха, — подумал Кирилл. — Не знаю, что они тут затеяли. Но буду гнуть свою линию. Этот инспектор явно собрался засадить Илью за решетку. Похоже, что есть за что. И дела у него похуже, чем у меня. Меня допрашивали вежливо, быстро, и не вешали лишних эпизодов, вроде братьев-сардинцев. Нет, Илью надо спасать. Меня-то рано или поздно выручат друзья, а у него кто тут? Мама с папой? Эх, Илюха, молчал бы ты лучше!»

Но его бесшабашный друг продолжал спокойно отвечать на все вопросы инспектора и следователя.

Он никак не ожидал, что допрос может доставить столько удовольствия. Рассказывая о прошлом, Илья будто снова погружался в него. И снова наполнялся безрассудной, отчаянной храбростью. Ему было все равно, что с ним сделают. Повесят? Плевать. Отпустят? Плевать с высокой колокольни. Приговор, каким бы он ни был, ничего не изменит.

Жаль, конечно, что он так облегчил работу сыщикам — они того не заслуживали. Если б не идиотская явка с повинной, они бы никогда не нашли Черного Испанца. Настоящего Черного Испанца, а не того олуха, которого схватили на Бродвее.

— А теперь, свидетель, я вынужден еще раз напомнить вам об ответственности за дачу заведомо ложных показаний. Повторяю вопрос. Кого из присутствующих здесь вы знали как Черного Испанца?

Илья стоял лицом к стене. Сержант потянул его за плечо, и он развернулся, гремя кандалами.

Напротив него, у другой стены, стоял человек, чем-то похожий на Кирюшку Белова. Такой же вздернутый нос и густые брови, такой же слегка вьющийся каштановый чуб, и такой же вечно удивленный взгляд. Встретив такого американца на улице, Илья непременно подошел бы к нему, даже будучи уверенным, что обознался. Но в полицейском участке сантименты неуместны. К тому же Кира сейчас далеко, в Одессе. А это…

«Это Теодор Грин. Литератор», — вспомнил Илья.

Ламврокакис вытянул в его сторону дрожащий палец:

— Вот он. Это Билли. Тот самый, Черный Испанец.

— Возражаю! — сердито воскликнул толстяк из агентства Пинкертона. — Пять минут назад вы показали, что…

— Заткнитесь, Уильямс! — рявкнул инспектор. — Не мешайте работать. Сержант, увезите Истмена.

— А с этим что делать? — спросил кто-то, и все уставились на несчастного Теодора Грина.

Литератор, однако, не выглядел слишком несчастным. Больше того, на его лице сияла глупейшая улыбка.

— Джентльмены! — заявил он, приосанившись. — Мне приходилось описывать в своих рассказах, как проводят различные полицейские ритуалы. Должен заметить, что вы все делали неправильно. Для достоверного опознания следовало пригласить еще нескольких белых мужчин, одного со мной роста и телосложения. Я уже признался в совершенном преступлении, и мне крайне неприятно, что за мои проступки может быть наказан кто-то другой. Тем более — человек, на лице которого стоит печать невиновности. Да вы только взгляните на него! Неужели этот изнеженный горожанин способен проткнуть живого человека ржавым напильником? Или рубануть топором? Вы поглядите на его руки — они не держали в руках предмета опаснее, чем пилка для ногтей!

Илья возмутился: