О Малькольме Любете я тоже могу порассказать. Отчалив в будущее, он исколесил всю Европу. Был разнорабочим в парижской больнице, задержался в Гамбурге, жил с какой-то женщиной в Западном Берлине, затем год провел в коммуне художников на Корфу.

В конце концов он вернулся в Лондон, занялся музыкальным бизнесом, стал менеджером группы подростков из Гулля, зубастых и волосатых, но практически лишенных музыкальных талантов; подростки эти в итоге оказались королями горы. Малькольм тогда уже обильно злоупотреблял алкоголем и наркотиками.

В последний раз я видела его в фулэмском пабе в 1967-м — он был очень пьян и угрюм, но, когда он предложил мне остаться на ночь, я согласилась, поскольку на дворе был 1967-й, а я тогда спала со всеми подряд.

Он, конечно, очень изменился — наверное, стал тем человеком, которого раньше прятал в себе.

В постели, в умопомрачительно захламленной челсийской квартирке с садом, руки его были как мрамор, плоть как лед. Секс с Малькольмом Любетом походил на пляску смерти.

— Я всегда тебя хотел, — прошептал он, — просто не знал, как тебе сказать. — (Разумеется, тогда уже было поздно.) — Мы так похожи, — вздыхал он; а по-моему, не очень.

Он умер полгода спустя при обстоятельствах до того грязных, что расследование превратилось в cause célèbre.[105]С тех пор я ношу его внутри, в глубоком тайнике (в сердце, где живет и моя мать). Человек незрим, но это не значит, что его нет.

Винни протянула целый век, пережила и Гордона, и Дебби, обитала в «Ардене» в обществе той или иной помощницы. Наступление нового тысячелетия и сотенный юбилеи Винниделия отпраздновала превращением в кошку — маленькую, черепаховую, растворившуюся в ночи. Вероятно. Под конец я приехала за ней ухаживать и как-то так вышло, что осталась. Это все-таки мой дом.

Я тогда уже добилась успеха — писала исторические любовные романы (псевдонимов не сочиняла, у меня и так подходящее имечко), а работать в «Ардене» — самое оно. Устроила себе кабинет в столовой и наняла человека, который привел в порядок сад и подстриг изгородь, чтоб мне видна была леди Дуб. Двадцать первого столетия ей почти не досталось — она погибла от какой-то смертоносной гнили. Я смотрела, как ее рубили, впрочем и не рубили даже, отрезали ветки и громадными визгливыми бензопилами распилили ствол. Я смотрела, как она умирает, и плакала.

Моя дочь Имоджен переехала ко мне и влилась в ряды так называемого древесного племени, которое обосновалось в Боскрамском лесу и готовилось сражаться с дорожными строителями, замыслившими Глиблендскую кольцевую дорогу. Я туда иногда заезжала, привозила им пакеты с едой, видеокамеры, электронную почту, что угодно. С приближением финальной битвы я ночами лежала в постели, психуя за воздушное свое дитя, что шныряет в кронах, лазит по паутинам и болтается на ветвях в какой-то сбруе, точно неопрятный Питер Пэн. Ее несколько раз арестовывали, в конце концов велели не нарушать общественный порядок, а когда она встала на дыбы, ее ненадолго отправили в тюрьму.

К тому времени прибыли застройщики, и под вечер деревья, простоявшие сотни лет, уже падали как подкошенные. Вскоре в ковше экскаватора кто-то заметил длинную кость в груде земли. Судмедэксперты откопали почти целый скелет — а ведь раньше здесь была святая святых лесной чащи. Женщина, скончалась много лет назад, слишком давно, уже не поймешь, от чего умерла, одни кости и остались, и к тому же тело погрызли лисы. Вообразите только — мелкое зверье грызет плоть, растаскивает косточки, палая листва закрывает веки.

Хилари, крутившая любовь с судмедэкспертом, рассказала, что на пальце у скелета нашли золотое кольцо. С брильянтами и изумрудами, с гравировкой «ЭФ с любовью, Г», сказала она и отчего-то очень погрустнела.

По-моему, у мамы было такое кольцо, но я же знаю, что позабытый труп в лесу никак не мама, мне и в голову не приходило, что она умерла, и вообще незадолго до того она мне являлась. В очереди в «Теско» впереди стояла женщина — под тридцать, одета безупречно, твидовый костюм, узкий ремень, высокие каблуки и чулки со швом, черная французская коса, макияж как у актрисы. Она расплачивалась, я водрузила полиэтиленовый пакет на конвейер, тут пакет лопнул, и фрукты рассыпались. Мы обе принялись ловить яблоки — «ред делишес», вощеные и гладкие, на вид совсем ненастоящие. Я была так близко, что чуяла ее взрослый запах — Arpège и табак. Я теперь и сама так пахну. Она встала, слегка покачнулась на каблуках, протянула мне последнее яблоко и сказала: Держи, голубушка.

А потом исчезла, и без толку было спрашивать кассиршу, ибо есть вещи, которые знаем только мы.

Нашлись и другие пропажи — возле тела неизвестной женщины обнаружилось вожделенное сокровище Ферфаксов, и теперь оно стоит на почетном месте в Глиблендском музее.

После ухода Винни я разбирала вещи и нашла коробку фотографий — не только Вдовы, ее родни и предков, но и Чарльза, и Гордона, и моих — и Элайзы, целый сундук с Элайзой, драгоценным сокровищем. Навеки молодая Элайза, навеки блистательная, щурится на солнце, смеется в саду. Я рыдала над новообретенной матерью много дней. На фотографиях она, конечно, еще недоступнее, еще загадочнее, но какое облегчение — найти осязаемое доказательство того, что она в этом мире жила.

Время бежало в безвременье неслышно, словно вор. Имоджен стала матерью, а я, значит, бабушкой. Миссис Бакстер закончила свои дни таинственно, она одна поистине исчезла — говорят, в один прекрасный день вошла в недра зеленого холма. Есть мнение, что она обернулась царицей эльфов в роскошном зеленом платье и сверкающей золотой короне. Впрочем, это лишь слухи.

Земля продолжала вертеться. Так много историй, а времени так мало.

Чем кончается мир? Огнем? Великой звездой, павшей с небес? Вообразите — звезда Полынь[106]отправляется в апокалиптический поход к Земле, вспахивает ночное небо со скоростью 40 тысяч миль в час, мчится, сияя миллиардом солнц. Все ближе и ближе. Какой наступит бедлам — град и огнь пополам с кровью, мощнейшие подземные толчки в районе коллизии, кратер в сотню миль шириной, распыленные скалы, громы и молнии, раскаленные камни взмывают в атмосферу и обрушиваются ливнем, сгорает треть лесного покрова и вся зеленая трава, исполинская гора, пылая, падает в море, море вскипает кровью, обломки павшей звезды разлетаются по небесам, и солнце темнеет, и густеет воздух, и гаснет луна, и выключаются звезды. Вообразите.

Или льдом? Без катаклизмов, хватит и постепенного распада, звезды выгорают, черные дыры всасывают все, до чего доберутся, медленная пляска смертоносного тяготения все сильнее растягивает эластичную Вселенную. Слякоть субатомных частиц. Желтый туман.

Или зеленью? Вообразите лес конца времен. Бескрайний зеленый океан покоя. Древесное изобилие — береза, сосна и осина, карагач и шершавый вяз, лещина, дуб и падуб, черемуха, дикая яблоня и граб, ясень, бук, полевой клен. И терновник, и калина, и все увито плющом, омелой и бледной жимолостью, где гнездятся сони.