Зеркало было то же. То же самое.

Но в нём отражалась она сама, здешняя, с широко открытыми глазами, взъерошенная, и далёкая стена позади, и рядок унитазов с большими чугунными бачками сверху. Шумела, лилась вода, внезапный испуг уходил, уступая место безумию, а руки сами собой закручивали краны и убирали с мокрого лба волосы…

– Не спится? – спросила одна из матрон; вторая вязала что-то широкое из коричневого клубка размером с глобус.

– Кошмары, – сказала Саня.

– Ох, это, милочка, надолго. Все через это прошли, да. Это же ты сегодня мост переехала? С парнем другим?

– Я.

– Ну, вот. Там-то, на той стороне – не снилось ничего такого?

– Там не снилось, – кивнула Саня. – Там спали – как в омут: бульк.

– Вот. Это из тебя страх так выходит. Нас, баб, это меньше берёт, а мужички, летами по сорока кому, так те просто ломаются. Сколько вон их на Клетошку отвезли из лазарета…

– Клетошка – это что?

– А это где хоронят теперь. Кладбище – не кладбище… в общем, Клетошка. Садись, посиди с нами. Вон у стенки стульчик бери… всё легче будет, чем в потолок пялиться.

– Спасибо… а вот эта раздельность с мужчинами – она для всех, и для семейных?

– Пока велено для всех. Вроде карантина. Да и куда селить-то семейных? Здесь же жилья было всего ничего, полигон военный. Хорошо, эти ангары оказались, без них – хоть под открытым небом… а весна-то холодная была, неранняя.

– Да уж… – подала голос вязальщица. – Весна была как по особому заказу.

– А парень, который с тобой, – муж твой? Ты поэтому спрашиваешь?

– Да, – сказала Саня и удивилась, как легко это соскочило с языка. – Муж.

– Недавно, небось?

– С февраля… – и это правда, подумала Саня, уже тогда я была ему жена, просто мы не решались друг другу в этом сознаться…

– Э-эх, – сказала вязальщица. – Хоть повезло – оба уцелели.

– Повезло, – согласилась вторая. – Ну, обратишься к коменданту, для семейных комнатку выделяют – часа на два, что ли, в неделю.

Саня кивнула. Потом хихикнула. В этой ситуации заключался какой-то изощрённый комизм.

– Ничего, приспособитесь, – сказала вязальщица и тоже хихикнула.

– А чем вы здесь вообще занимаетесь? – спросила Саня.

– Кто чем, – охотно отозвалась вязальщица. – В основном сейчас идёт всяческая стройка. Ой, да завтра сама узнаешь. Ну и на то, чтобы всё это обеспечить, – она показала подбородком на унитазы, – тоже сил потрачено о-ёй сколько. Было же почти пустое место…

– Кирилич молодец, – сказала вторая. – Если бы не он, сидели бы сейчас в говне по уши.

– Кирилич? – спросила Саня. – Он какой? Я его видела?

– Не могла ты его видеть, он сейчас на юге, с земельной колонией разбирается. Полковник он, помощником каким-то был у начальника здешнего воинского. Когда всё началось – сумел голову сохранить…

– Иван Мефидиевич, – с уважением произнесла вязальщица. – Видный такой.

Кузня

Алексей обошёл со всех сторон выделенную ему машину, попинал колёса. Это был ободранный, но вполне крепкий армейский вездеход с пулемётом наверху и огнемётом сзади. Тяжёлого катка перед машиной не предусматривалось, а супротив тварей, прогрызающих в дорогах "волчьи ямы", имелось другое устройство: прикрученные к бортам длинные трубы, выступающие вперёд метров на пять и метра на полтора назад. Машине предоставлялась возможность проваливаться под асфальт, но не до конца. Потом её следовало вытаскивать лебёдкой…

Он проверил и лебёдку. Трос был новенький, в смазке, без ржавчины и лопнувших проволочек. Мотор тянул отлично.

Помимо него и Сани, в экспедицию вошли ещё двое: узколицый, с чуть косящими глазами и беспричинно резкими движениями мужчина лет сорока пяти по имени Любомир, и мрачный подросток Витя, коренастый, большерукий, прыщавый. Оба пришли и попросились сами, но если от Любомира исходила какая-то вибрирующая жажда деятельности, то Витя был непроницаем, и Алексей подумал, не приставлен ли он к ним для близкого наблюдения. Что ж, здешнее многобитое начальство можно было понять…

Имея дело с ежечасно грозящей всем смертью, смертью не простой, а вычурной и изощрённой, оно быстро научилось постоянной необидной, не унижающей подозрительности. Алексей успел почувствовать уважение к тем людям, которые сумели в состоянии крайнего смятения достаточно разумно и прочно устроить эту временную жизнь, закрепиться – и дать надежду многим, очень многим. Другое дело, что из-за совсем других событий, происходящих не здесь, все они оставались обречёнными…

Чудом было уже то, что ворвавшаяся в этот мир (видимо, по возникшим в структуре Кузни трещинам) полуразумная хищная живность не пошла дальше, а остановилась на каком-то очень условном рубеже, то ли чего-то выжидая, то ли переваривая уже проглоченное. Алексей, помня, какой удар по мозгам он получил, пытаясь проникнуть в мысли чёрной обезьяны, предполагал, что все вторженцы представляют собой некий единый интеллект, равно как рой или муравейник. Ведя поиск в этом направлении, можно будет подготовить и контрудар… Он оборвал себя. Бесполезные мечтания. Всё в руках Астерия.

Но почему я решил, что Астерий намерен уничтожить Кузню? Конечно, это не цель его, а лишь способ сотворения чего-то… скорее всего, новой Кузни – или как она там будет называться?.. И более того – почему я так уверен, что это у него получится? Кузня уже не та, что была во времена Ираклемона, она стала бесконечной и бесконечно запутанной. Не поддающейся расчёту. Здесь можно всю жизнь ходить вокруг одного столба и открывать новые и новые горизонты. Не случится ли так, что достижение Астерием, так сказать, географической цели – башни Ираклемона – будет одновременно и его концом? Астерий, средних способностей чародей, замахнулся на то, что создано Великим…

Алексей встряхнул головой. Думать об этом бесполезно. Всё равно что лошади размышлять о навигационных приборах…

Но и не думать – невыносимо.

Из-за прикрученных к бортам труб забраться в машину можно было только встав на капот и перешагнув через ветровое стекло.

Алексей сел за руль. Витя с Любомиром разместились сзади, Саня – справа. Алексей посмотрел на неё, чуть улыбнулся, закрыл и снова открыл глаза. Ему вдруг почти неудержимо захотелось уткнуться в её колени.

Я тебя никому не отдам, вдруг окончательно понял он. Никому. Никогда.

Пусть рушится мир.

Пусть горит то, что поддаётся огню.

Если мы погибнем, то так тому и быть. Но если мы почему-то уцелеем…

Он завёл мотор.

Степь. Дорона. Дворец Астерия Полибия

Сарвил чувствовал, что попал внутрь заката. Не стало иных цветов, кроме оттенков красного. В красной тьме струились красные тени.