«Нашему брату» (молодым авторам. — Ю. Р.), писал Астафьев в статье «Подводя итоги», вдвойне повезло, ибо на хозяйстве издательства директорствовала Людмила Сергеевна Римская — женщина умная и изворотливая, знавшая толк в людях, любившая литературу и литераторов, особенно молодых, не менее, чем своих родных детей. В пристяжке к ней и оказался «ироничный, тонко воспитанный меломан, эстет, проницательный человек и читатель» Б. Н. Назаровский.

«Не всякого якова он подпускал к себе, не всякому оказывал доверие и, тем более, наделял дружеским расположением. Я удостоился всего этого, хотя поначалу с трибун посрамлял начальника своего, называл душителем талантов…» Несмотря на это, «старик» проявил к задиристому молодому дарованию «большое отеческое снисхождение» (по оценке самого Астафьева), опекал и помогал его творческому становлению.

Когда встал вопрос о поиске деревенской баньки, которую можно было бы приспособить под домик для работы (да хорошо бы поближе к речке — как же он без природы и без рыбалки?!), писатель обратился за советом к Назаровскому.

Мария Семеновна вспоминает об этом так:

«Борис Никандрович встретился с бывшим мельником, жившим в деревне Быковке и продававшим свой дом вместе с пристройками. Сначала Виктор Петрович с Борисом Никандровичем сходили туда — деревня маленькая, стоит на очень красивом месте, от большой воды с парохода идти километра три, а внизу, около дома, за баней течет говорливая, до слезы прозрачная и студеная вода — зуб ломит, — и харюзки водятся! В угоре — клубника, еще — земляника, малина…

Избушку долго приводили в порядок, и артельно, и поодиночке… Много потребовалось времени, силы, упорства и еще бог знает чего, чтобы привести все в нормальный жилой вид и состояние. В одной „конюшке“, выбеленной, оклеенной, с ровненьким промытым полом, который покрыли двумя половичками, сразу оборудовали кабинет Виктору Петровичу. В другой — столовую с раздвижным круглым столом посередине, над ним висячая лампа, у стен скамейки и табуретки, незастекленное окно затянули марлей. Для всех в семье эта комната стала любимой. После обеда или ужина там подолгу засиживались за разговорами о книгах, рыбалке, охоте…

Под развесистой черемухой, за столиком, вкопанным ножками в землю, пили чай или холодное молоко, или бражку — все шло за милую душу».

По свидетельству Марии Семеновны, они с Виктором Петровичем большую часть года проводили в деревне. Конечно, плохо, что там не было электричества. Иногда работал движок, но переменчивое его напряжение еще хуже утомляло глаза. Работалось там Виктору Петровичу хорошо. С утра, после завтрака, он почти ежедневно, если ничего не мешало, сидел за столом. Мария, сделав дела по дому, усаживалась за машинку, которую устанавливала на кухонном столе, а поскольку почерк у Виктора Петровича далеко не каллиграфический, к тому же и текст правился по нескольку раз, то она сначала читала написанное вслух, и если язык спотыкался, значит, «обчиталась» или не так разобрала правку.

Много из «свеженького» и сам Виктор Петрович читал вслух, с интересом слушали и гостей дома, ведь почти каждый наезжий — литератор, рыбак или охотник… Кстати сказать, в речке Быковке водился хариус. Как вспоминал Астафьев, «…я его ударно ловил и там же, в деревушке, начал ударно писать…».

В гости к Астафьевым часто и запросто заходил Назаровский, поскольку он жил в деревеньке, располагавшейся в двух верстах от Быковки. Когда умудренный жизнью литератор и редактор навещал Виктора Петровича, они подолгу беседовали… «Незаметно, без демонстрации обидного превосходства Борис Никандрович образовывал мой читательский, музыкальный и прочий вкус. Он первый мне сказал, прочитав мои „уральские“ рассказы и, естественно, роман, чтоб я не насиловал свой дар, не приспосабливал его к „неродной стороне“, пел бы свою родимую Сибирь и сибиряков. Долго живший и работавший в Омске редактором областной газеты, он смог помочь студенту местного сельхозинститута, начинающему прозаику Сергею Залыгину. Затем вот и мне.

Назаровский, да и я тоже, шибко были огорчены, когда пришлось нам расставаться, переезжать с Урала, всю мне душу истерзавшего. Но связь наша не прерывалась до самой смерти Бориса Никандровича. Когда я написал и опубликовал повесть „Пастух и пастушка“, Борис Никандрович первым откликнулся большим, отеческим письмом, сказавши в нем, что вот он, слава Богу, и дождался, что я начал реализовывать себя на том уровне, какой мне определил Господь».

Когда несколько позже Виктор Петрович навестил в Перми своего старшего друга и подарил ему музыкальную версию повести «Пастух и пастушка», созданную композитором К. Молчановым, Борис Никандрович подарил ему в ответ пластинку с пятой симфонией Шостаковича, которую тот, по его признанию, «увы, никогда не слышал, потому как это произведение раньше почти не исполнялось, да и поныне исполняется редко».

Кстати сказать, в быковском домишке произошло рождение еще одного литератора… Вот как об этом вспоминала Мария Семеновна:

«Как-то раз один писатель привез и оставил рукопись своих рассказов, даже не вычитанную. Вите это не понравилось, мол, неуважение — ни ко мне, ни к труду своему…

Рано утром Виктор Петрович ушел в лес, на охоту. Я управилась с делами, напечатала накопившиеся страницы, сварила обед… А потом снова села за машинку и написала некое „Школьное сочинение“… На другой день подладила, подчистила, снова перепечатала и убрала».

Так случилось, что Виктор на охоте простыл, а его постоянно подкарауливала пневмония. Тут подручными средствами не обойтись, и Астафьевы срочно возвратились в город.

Как-то, когда он уже выбирался из болезни, Мария Семеновна, налепив ему очередную порцию горчичников, предложила послушать рукопись «Школьное сочинение».

«Он послушал — куда деваться-то — болеет, потом спрашивает: „А кто это написал? Совсем неплохо. Ты, что ли? Надо будет предложить для начала в областную газету…“ И немного дней прошло, приходит он домой, кладет мне на стол газету и говорит: „Вот, любуйся! К добру ли, нет ли, но… напечатали!“».

Так состоялся дебют в литературе Марии Семеновны. Позже она переработала текст, и рассказ появился на страницах «Уральского следопыта» под названием «Ночное дежурство». Затем он перерос в повесть «Отец», был издан отдельной книгой в Перми и переиздавался несколько раз.

Потом появились другие произведения Марии Корякиной (она стала печататься под своей девичьей фамилией). Всего на ее счету более двадцати книг.

Заканчивая разговор о Быковке, стоит упомянуть и о том, что Мария Семеновна считает годы в этой уральской деревеньке самыми лучшими и счастливыми: «Много друзей приезжали к нам туда и велись длинные, интересные разговоры. Какие мы тогда были еще молодые и иногда даже до отчаянности веселые. Все это будет долго и светло печалить мою душу. Осталась и живет в сердце надежда, живет любовь, неизменная и неистребимая. А печаль от расставания — так она, печаль, не любит оставлять радость в одиночестве, так было во веки веков, так есть и поныне…»

Однажды Астафьевых пригласили в гости вологодские писатели, которые организовали поездку на теплоходе из Вологды до Великого Устюга. Они увидели Феррапонтово, Кириллов, Прилуки и другие примечательные места Русского Севера.