Результатов поиск не дал. Следствие приостановили за отсутствием конкретных подозреваемых и за доказанным алиби Ирмы. Так бы и осталось оно, скорее всего, без движения, если бы мать и дочь Бережные, уверовав в несокрушимость своей счастливой судьбы, не дали маху. Впрочем, главный прокол допустила, конечно, Ирма. Ей не хватило материнской закалки и хладнокровия. А главное — разумной готовности чем-то и поступиться, в чем-то себя ограничить, чтобы не загреметь.

Одна из подружек-студенток, самая обольстительная, самая востребованная и потому претендовавшая на роль звезды спецбуфета, попросила прибавки. Пожелала поднять тот процент от оплаченных клиентом услуг, который ей отстегивала хозяйка. Не за всех хлопотала, а лишь за себя, ибо считалась заслуженной — в труппе, где все остальные артистки без званий. Просто массовка. Ее притязания Ирма отвергла: привилегиям — нет! Никаких заслуженных и народных, у всех единый процент. Равенство — залог справедливости. Несокрушимые и вечные лозунги демократии стояли, как им и положено, на страже интересов кармана. Но не устояли.

Жадность фраершу сгубила! Это меткое правило, на котором ловились и ловятся фраера, никаких исключений не знает.

Жестоко уязвленная несправедливостью, звезда спецбуфета Лариса Чурикина настрочила самый обыкновенный донос и отправила его прямо в Москву, минуя краевые инстанции, ибо доподлинно знала, что все они у Бережной на крючке. Даже весьма возможную перлюстрацию, и ту предусмотрела: письмо было опущено в смежном с краем городке, то есть в другой области, и значит, не могло попасть под контроль краевых спецслужб — осторожность не помешает. По своему позднейшему журналистскому опыту знаю доподлинно, что в этом крае, как и в ряде других, все письма в центральные проверяющие инстанции непременно читались спецслужбами и об их содержании тут же докладывалось крайкому. Точнее, Первому в нем.

Письмо Ларисы попало по адресу: в Комитет партийного контроля при ЦК КПСС. Необычный для таких случаев выбор адресата говорил о том, что скорее всего не сама буфетная звездочка, а ее советчики и консультанты хорошо разбирались в сложной иерархической системе многочисленных советских инстанций. Комитет партконтроля действительно не был повязан той круговой порукой, которая опутала уже тогда сверху донизу все прочие органы проверок и надзоров. Словом, знала, куда писать и где опасность прокола была наименьшей: Комитет партконтроля крайне редко отфутболивал жалобу тому, на кого жаловались. А возможно, и вообще не отфутболивал, если речь в ней шла о партийных органах или партийных членах.

Жаловалась Лариса отнюдь не на то, что прикрыли дела о подозрительной гибели сына и матери Глотовых. И, естественно, не на то, что ей занизили ставку. И даже не на то, что на окраине города существует и процветает подпольный бордель. А всего лишь на то, что, созданный для поддержания сил пролетарок-ударниц салон красоты предоставляет услуги лишь избранным, прежде всего женам партийной верхушки, а его директриса злоупотребляет своими полномочиями «при попустительстве, но скорее всего покровительстве» этой же самой верхушки.

Удар был прицельно точным: такие «штучки» региональных парторганов на Старой площади не любили. Проверка по этой части относилась вполне (и только!) к компетенции Комитета партийного контроля. Его сотрудники не зависели ни от каких иных, не только местных, но и центральных, структур. И обладали огромной властью. Проверяя невинные с виду факты, о которых информировал Москву поступивший донос, контролеры не могли миновать и того, про что в доносе прямо не говорилось. По точно просчитанной доносчицей логике, им неизбежно предстояло проникнуть самим в буфетные тайны.

Так оно и получилось. Выехавший в крайцентр инструктор со Старой площади (их, помнится, называли партследователями) сразу вызвал следственную бригаду из прокуратуры Союза. Формально, конечно, не вызвал, а попросил вмешаться и провести расследование, но — не будем держаться буквоедской терминологии бюрократов: что значила просьба, исходившая из КПК, понимают, я думаю, даже те, кто вырос уже в другую эпоху. После того, как не стало ЦК с его КПК.

Захлопнулись для Анны Григорьевны двери крайкома, горкома, райкома. Благодарные клиенты и клиентки, вчера еще наносившие визиты в «спец» и не в «спец» с сувенирными пакетами под мышкой, разом вдруг испарились, словно их и не было вовсе. Как отрезало! Все затаились. Ждали грозы. И она не замедлила разразиться.

Следствие возобновили — его вела теперь бригада следователей по особо важным делам генеральной прокуратуры (тогда Прокуратуры СССР). В том, что речь идет о двойном убийстве, никакого сомнения у московских товарищей не было. Как и в том, что к нему причастна Ирма Глотова-Бережная. Санкцию на обыск в квартирах и дочки, и мамы дал заместитель прокурора Союза. Бандерши заблаговременно устранили все признаки спецбуфета — свезли на свалку и подожгли диван, кресла и пуфики, одну комнату превратили в чулан, набитый мебельной рухлядью, стоптанной обувью, носильным тряпьем. Никакого воображения не хватило бы представить этот рассадник моли и блох упоительным уголком для любовных утех. Но сохранился, заброшенный в какой-то ящик и затерявшийся там под ворохом никому не нужных бумаг, блокнот с именами клиентов, не относившихся к номенклатурной элите.

Тех, элитарных, она знала без всяких записей, этих должна была запоминать и хоть как-нибудь отличать, чтобы вконец не запутаться. Анна Григорьевна перестала пополнять свой список новыми именами, когда он настолько разросся, что утратил для нее практический интерес. Клиентура мельтешила перед глазами, индивидуальный подход исключался — все на одно лицо. Перестав пополнять, и вовсе забыла о списке: даже самый предусмотрительный злоумышленник всегда хоть что-нибудь забывает.

Любопытны не имена. И даже не должности завсегдатаев. А те приметы, по которым иные из них значились — для памяти — в том изобличительном списке.

Ч. — ректор мединститута, профессор, д.м.н. (доктор медицинских наук — А. В.). Сам принимает в студенты (резервный фонд ректора). Не торопится. Сеанс 2 часа.

Я. — член (видимо, КПСС. — А. В.), с высшим образованием, директор таксопарка. Машина круглые сутки, через пять минут (приводится номер телефона. — А. В.). Пароль: «Белый пудель» (зачеркнуто. — А. В.) «Черный бульдог». (Явный знаток собачьих пород. Для провинции редкость. Вот что значит высшее образование! — А. В.)

Э. — председатель колхоза. Вмятина на лбу. Вино, мед, дыни, арбузы.

Л. — кандидат педнаук, приемная комиссия пединститута. Гнусавый дурак. Завалил Светку. (Один из ярких эпизодов будущего процесса: «гнусавый дурак» рассказывал, как он поставил двойку студентке Светлане, а потом, не помня зла, та любезно угощала его в спецбуфете. Не слинял, не сгорел от стыда, а расплатился по таксе и тут же, без уговоров, по своей доброй воле, переправил двойку на четверку. Уже назавтра запросил в деканате экзаменационный лист, внес и там исправление. Потом этот лист с его собственноручной поправкой попал в дело как вещественное доказательство. Приходил еще не раз, договорившись с Бережной, что она ему подберет хозяюшек, столь же очаровательных, но из других институтов. Совесть заела? Или страх завалиться? — А. В.).