Но именно этого она и была лишена.

И на этом фоне привычное с самого первого воспоминания о себе сиротство, а также издевательства над нею других детей во дворе и на детской площадке, постоянные понукания дядьки с теткой и их упреки за каждую проглоченную ложку супа казались не такими уж серьезными проблемами.

Нет, конечно, ей бы хотелось, чтобы ее любили. Чтоб никто не дразнил, не выкрикивал в лицо грубую брань, наслаждаясь тем, что она все равно не может ничего услышать. Ей бы хотелось.

Но если бы вдруг на ее подоконнике однажды присела усталая от долгого полета добрая фея, Лиза не попросила бы в качестве платы за предложенные страннице стакан теплого чая и сухарик ни любви, ни признания.

Что, речь идет только об одном-единственном желании? Тогда слух и речь. И собрания сочинений всех поэтов мира.

Как? Разве же это два желания? Нет, одно. Потому что если нет стихов, то и язык, и уши не нужны. Слух, речь, рифма – вот она святая троица ее подростковой веры.

Но феи почему-то все время пролетали мимо, так что загадывать желание было некому.

А тетрадь со стихами пухла и пухла. И ей даже некому было ее показать.

– Вы позволите взглянуть? – спросил человек, пару минут назад присевший рядом с ней на скамейку. – Я не люблю подглядывать через плечо, а уж больно любопытно, что вы там такое интересное пишете.

Она, конечно, не услышала. Только краем глаза заметила, что незнакомец изменил позу и придвинулся к ней поближе.

«Я глухонемая, – написала она на пустой странице тетрадки. – Повторите, пожалуйста, еще раз».

– Я попросил разрешения почитать стихи, которые вы только что сочинили, – сказал сосед по скамейке, стараясь как можно четче произносить слова и как можно интенсивнее растягивать губы.

Она была удивлена его интересом, но, в конце концов, почему бы и нет? И она протянула любопытному мужчине тетрадь, где среди множества штрихов, зачеркивающих неудачные варианты слов и строк, все же выстраивались довольно ровные столбики.

В этом стихотворении она писала о себе:

– Это потрясающе, – сказал мужчина.

И не ограничившись устной похвалой, зафиксировал ее еще и письменно.

«Спасибо», – написала она.

– Это надо издать!

«У меня нет денег».

– У меня есть!

И у него они действительно были. Так что первый Лизин сборник «Из тишины» вышел в свет уже через пару месяцев после встречи с незнакомцем и был полностью распродан за пару недель.

«Как это все-таки здорово и удивительно! – думала Лиза. – Как славно, что он случайно присел именно на мою скамейку!»

Бедная Лиза! Да кто же тебе сказал, что случайно?

Он совершенно сознательно сделал то, что сделал. Чтобы потом, когда тебя исцелят, публика, уже знакомая с твоим проникновенным творчеством, прослезилась вдвойне.

«Фантастическая история! – напишут потом про тебя газеты. – Юное дарование, недавно заставившее плакать всю читательскую аудиторию страны, снова тревожит сердца!

Потрясающий поэт, сирота, никогда не видевшая своих настоящих родителей, глухонемая от рождения, не только умеет слышать внутреннюю музыку языка и соединять отдельные слова в цельные шедевры, отныне она еще и дарует надежду каждому страждущему существу.

После двадцатилетнего молчания она разомкнула уста и заговорила вслух. Как это возможно? Спросим об этом у человека, который совершил самое настоящее чудо и исцелил глухонемую одним произнесенным и – подчеркнем – даже не услышанным ею словом.

Великий врачеватель поделился своим секретом с нашими читателями…»

Да, она была правильно выбрана, эта Лиза. Публика оценила ее пронзительную историю.

Но когда она сама потом захотела воспеть в стихах своего спасителя, у нее почему-то не получилось.

У нее вообще стало хуже получаться с тех пор, как она научилась воспринимать стихи не только глазами.

Он ехал на это шоу и почему-то заранее скучал.

Странно, конечно: он шел к этому событию почти сорок лет – с тех самых пор, когда на памятном уроке анатомии у него возникла эта гениальная идея – и вот часы показывают, что до начала трансляции осталось каких-то пятьдесят минут, а ему скучно. И кажется, подождал бы еще немного. А то и много. Словно ожидание гораздо привлекательнее результата. Словно граница между «вот-вот» и «уже» убивает всю радость достижения.

На заднем сиденье его автомобиля расположился один из юных неофитов – 22-й. Он ему нравится.

Почему?

Кто же может сказать почему? На то она и симпатия, чтобы быть сотканной из множества неуловимых причин, не подвластных анализу, а стало быть, и не в полной мере имеющих право называться причинами.

Вот просто нравится, и все.

Может быть, потому что красив и чем-то даже походит на него самого. Может быть, потому что при разговоре размахивает ладонью, недавно освобожденной от вечного груза специальной палки для слепцов. А может быть, потому что то и дело замирает и напряженно всматривается куда-то – что, собственно говоря, понятно, ведь это нам уже успело осточертеть все, что вокруг, а ему большинство реалий этого мира в диковинку и в радость.

В общем, нипочему. Просто нравится. Потому и находится сейчас рядом, будучи доверенным лицом и посредником между целителем и телевизионным персоналом.

22-й сидел прямо и слегка улыбался – предвкушал, должно быть, сочные будущие чудеса.

И вот ни капли же сомнения у этого парня: а вдруг не получится, а вдруг учитель даст маху. Нет! Верит. С такой силой верит, как будто от этой веры зависит, продлится ли еще волшебство, преобразившее его самого, окажется ли обретенное зрение вечным или только временным даром.