В начале лета я видела, как белые морские туманы превращают холм в зачарованную страну духов, поглощая все звуки, кроме шума прибоя с невидимого пляжа, куда дети бегают в полдень собирать раковины. Помню унылый ноябрь и сплошные дожди, стеной накатывающиеся с юго-запада. Но спокойнее всех были тихие вечера в конце лета, когда солнце уже село, а луна еще не взошла, и тяжелая роса висит на высокой траве.

Море в такие минуты лежит совсем белое и неподвижное, почти не дыша, и только нить прибоя омывает скалу Каннис. Галки возвращаются к своим гнездам на деревьях, растущих на западном дворе. Овцы щиплют низкую травку, прежде чем сбиться в кучу около каменной стены, окружающей площадку для веяния зерна. На холм Гриббин медленно опускаются сумерки, темнеют леса, и вдруг из зарослей чертополоха осторожной поступью выходит лис, останавливается и смотрит на меня, насторожив уши. Потом его пушистый хвост вздрагивает, и он исчезает, потому что по дорожке, громко топая, идет Матти, чтобы забрать меня домой. Еще один день прошел. Да, Ричард, в этом однообразии есть свое утешение.

Вернувшись в дом, я вижу, что все уже легли, и свечи в галерее погашены. Матти относит меня наверх, расчесывает мне волосы, накручивает их на тряпочки, и я ощущаю себя почти счастливой. Год уже минул, и. несмотря на поражение мы продолжаем жить. Да, я одинока, но такова моя участь с восемнадцати лет. Одиночество имеет свои преимущества. Лучше жить в одиночестсве, чем вдвоем, но постоянно мучаясь страхом. Так думала я, держа в руке тряпочку для накручивания локонов, когда увидела в зеркале, стоящем передо мной, круглое лицо Матти.

— Странный слух дошел до меня сегодня в Фой, — сказала она тихо.

— Что за слух? Теперь полно слухов.

Она смочила тряпочку языком и накрутила на нее прядь моих волос.

— Наши мужчины потихоньку возвращаются. Сначала один, потом другой, а там и трое. Из тех, кто бежали в прошлом году во Францию.

Я продолжала смазывать кремом лицо и руки.

— А зачем они возвращаются? Что они могут сделать? Ничего.

— В одиночку — ничего, но собравшись вместе и втайне договорившись…

Я сидела, замерев, сжав руки на коленях, и вдруг в памяти всплыла фраза из письма, присланного мне из Италии:

«Ты еще услышишь обо мне прежде, чем окончится лето, но уже из других мест».

Я-то думала, что он уедет воевать с турками.

— Какие-нибудь имена упоминали? — спросила я Матти, и впервые за много месяцев в моем сердце шевельнулись тревога и страх.

Она ответила не сразу, потому что была занята моим локоном. Но потом все-таки сказала приглушенно:

— Они толковали о каком-то главном предводителе, который приплыл в Плимут с континента и втайне высадился на берег. Он носит парик, скрывающий настоящий цвет волос. Но никаких имен люди не называли.

О стекло моего окна ударилась напуганная летучая мышь, а рядом с домом тревожно заухала сова. В ту минуту мне показалось, что это не просто летучая мышь, а олицетворение всех, кого преследуют.

Слухи. Одни слухи и ничего определенного. Так обстояли дела осенью 1647 года и потом, в 1648 году. Нам позволено было знать только то, что говорилось в официальных источниках, да и от этих сведений толку было немного, потому что в них излагались те новости, которые, по мнению Уайтхолла, было для нас полезно знать.

Люди перешептывались, передавая слухи от одного к другому, и когда они наконец доходили до нас, приходилось отделять плевелы выдумки от зерен правды. Роялисты начали копить оружие. Это стало основой для всех предположений. Оружие контрабандой ввозили из Франции, и очень нужны были места для его сокрытия. Например, дворяне встречаются в домах друг у друга. Работники останавливаются в поле поговорить. Один горожанин окликает на углу другого, по всей видимости, для того, чтобы обсудить цены на рынке. Короткий вопрос, быстрый ответ, и они разошлись, но успели кое-что друг другу сказать, и вот образовалось еще одно звено в общей цепи.

Стоит около церкви в Тайвардрете солдат парламентской армии, мимо, поздоровавшись, проходит агент парламента, с озабоченным видом сжимая под мышкой папку со списками всех жителей прихода с описанием частной жизни каждого. А в это время старый церковный сторож, повернувшись к ним спиной, копает могилу, но на этот раз не для усопшего, а для ящика с оружием.

Да, корнуэльские кладбища многое могли бы рассказать. Зеленый дерн и маргаритки скрывали холодную сталь, а темные своды семейных склепов — заряженные мушкеты.

Лезет, например, крестьянин на крышу, чтобы подправить ее к дождливой зиме, оглянется через плечо и нащупает в соломе острие клинка. Так рассказывала об этом Матти…

Мери пришла ко мне с письмом от Джонатана из Лондона. Джонатан очень осторожно предупреждал нас:

«Война может начаться каждую минуту. Даже здесь растет негодование против наших общих хозяев. Многие жители Лондона, раньше сражавшиеся против короля, теперь готовы стать под его знамена. Более подробно я писать не могу. Передай Джону, он всегда должен помнить об осторожности, встречаясь с разными людьми. Помните, я связан присягой. Если мы окажемся замешанными в такие дела, ни мне, ни ему голов не сносить».

Мери нервно сложила письмо и спрятала в складках платья.

— Что все это значит? О каких делах он говорит?

На ее вопросы был только один ответ: роялисты зашевелились.

Перешептываясь, с оглядкой, люди начали передавать друг другу имена, которые не смели произносить уже два года: Трелони, Треваньон, Арунделл, Бассетт, Гренвиль. Да, именно Гренвиль. Одни говорили, что его видели в Стоу. Нет, не в Стоу, а в доме его сестры в Бидефорде. На острове Уайт, возражали другие. Рыжая Лиса отправился в Карисбрук, чтобы втайне встретиться с королем. Он появился не на западе, его видели в Шотландии. О нем заговорили в Ирландии. Сэр Ричард Гренвиль вернулся. Сэр Ричард Гренвиль в Корнуолле.

Я не прислушивалась к этим сказкам; слухами меня накормили досыта. Однако ни из Италии, ни из Франции писем больше не приходило.

Джон Рэшли на этот счет помалкивал. Отец велел ему не вмешиваться и работать день и ночь, чтобы выплатить непомерный долг парламенту. Но я хорошо представляла, что он думает. Если восстание произойдет и принц со своими войсками высадится в Корнуолле и освободит его, то отпадет надобность выплачивать долг. Если в заговоре принимают участие и славное семейство Треваньон, и Трелони, то есть все, кто поклялся в верности королю и сохранил ее, не будет ли позором и трусостью, если Рэшли останутся в стороне? Бедный Джон! В те первые недели весны, сразу после сева, он был беспокоен, а иногда даже вспыльчив. С ним не было его Джоанны, некому было поддержать его, потому что близнецы, которых она родила год назад, часто болели, и она, забрав их и старших детей, уехала в Маддеркоум, в Девоншир. Потом в Лондоне заболел Джонатан. Он пытался добиться разрешения у парламента вернуться в Корнуолл, но напрасно, тогда он послал за Мери, и она тоже уехала. Затем дошла очередь до Элис. Питер написал ей из Франции и выразил желание, чтобы она, забрав детей, отправилась в Третерф, где, как он слышал, его дом пришел в плачевное состояние. Поскольку наступает весна, то не могла бы она поехать и посмотреть, что там нужно сделать?