Так начинается новелла «Молитва», в которой разворачивается тема Вардо. Еще одна башня, еще одна конструкция в возводимой Параджановым «крепости».

Вардо отправляется на поиски Дурмишхана, она ищет свою первую любовь. Вардо не нужна новая страсть. Всюду — на горных тропах, в заброшенных селениях, на ярмарках и базарах — ищет Вардо свою любовь. Трижды приносит она жертву: голубя — святой Нине, петуха — архангелу Гавриилу, овцу — святому Давиду. Все напрасно, не принимается жертва, нет Дурмишхана… Ушел, ускакал, растворился, как в забытом сне.

Но только не для Вардо. Нет для нее ни старой, ни новой любви, есть только одна любовь — вечная.

Испробовав все средства, Вардо решает обратиться к мистическим силам и идет к старой гадалке. В простом медном тазу, наполненном холодной водой, видит она Дурмишхана. В холодной воде открыл он горячие объятия новой любви. Все знакомо Вардо — поза, жест, голос…

Мизансцена в деталях повторяет его прощание с Вардо. Даже клятвы те же, но… для другой. В чужом городе, в чужой одежде, в чужой вере забылся Дурмишхан…

Раскачиваются Вардо и старая гадалка как один маятник. Связаны они одной нитью, одна страсть, одна плоть они сейчас.

— Уходи! — заклинает старая женщина молодую. — Тяжелый труд быть гадалкой!

— Обратной дороги нет, — шепчет Вардо.

Умирает старая гадалка (ее блистательно сыграла великая Верико Анджапаридзе), но недаром мы с самых первых эпизодов узнали про дар Вардо — дар заглядывать в будущее…

В жилище старой гадалки поселяется новая. Умершую старую гадалку заворачивают, пеленают, как кокон. Тайна кокона, метаморфоза возникновения новых форм жизни вновь волнует Параджанова. Сейчас из этого кокона вылетела новая бабочка — Вардо, вобравшая все тайные знания умершей гадалки, ставшая ее наследницей. К молодой гадалке теперь стекаются люди со всех сторон, и одной из первых к ней прибыла гостья из Гуланшаро — молодая красивая женщина, жена Дурмишхана. Та, которой он шепчет слова, что шептал когда-то Вардо, которую он обнимает, как обнимал когда-то Вардо. И носит она сейчас под сердцем ребенка, которого должна была носить Вардо.

— Сына родишь! — шепчут ее губы.

Не прорицание это, а заклинание! Великая жажда любви и несбывшегося материнства в ее словах, и отныне обе эти женщины перерождены друг в друге и объединены одним плодом и одним заклятием.

«Потешный волынщик» — новый титр и новая новелла фильма.

Вот он, мальчик Зураб, рожденный страстным пророчеством Вардо… Ясноглазый, светлоликий, не ведающий еще, что плотью одной и душой другой матери призван он в этот мир. И самое главное: у мальчика есть духовный учитель, и в сосуд этот хрупкий будет влито вино от лозы, что всеми корнями своими связана с матерью-родиной.

Роль учителя, приобщающего Зураба к сокам родной земли, исполняет Потешный Волынщик. Через игру, через кукольный театр, развернутый перед ним учителем, познает Зураб родной мир. Вот святая Нина, принесшая в Грузию Святой Крест. Вот царица Тамара, а рядом Парнаваз — создатель азбуки.

Роль Волынщика, как и роль Османа-аги, исполняет Додо Абашидзе. Образ, созданный актером, приобщает зрителя к подлинно грузинскому характеру. Учитель беседует с Зурабом как с равным, тонко и мудро направляет его. Перед нами кукольный театр, но страсти здесь подлинные. И потому в своей христианской стране мальчик, вобрав дух ее, станет христианином, а не новообращённым мусульманином, как его отец, изменивший вере своих предков.

Если в «Цвете граната» Параджанов обратился к самому сильному проявлению армянской культуры — ее страсти к аскетизму и строгому монументализму, то сейчас, приступив к первому в своей жизни грузинскому фильму, он также выявил для себя самое характерное для грузинской культуры — замечательные традиции музыкальной полифонии.

При достаточно приблизительном сравнении в «Цвете граната» Параджанов — это зодчий, возводящий храм, зато в «Легенде о Сурамской крепости» он скорее композитор, создающий сложную драматическую симфонию. Это не любовный треугольник, как в «Тенях забытых предков», и не строгий и страстный внутренний монолог исследующего мир художника, как в «Цвете граната». В «Легенде о Сурамской крепости» четыре равнозначных героя и потому четыре темы, четыре лейтмотива. В этом многоголосии (традиция грузинского хорового пения) каждая из тем то отходит на второй план, то становится главной. Впрочем, композицию этого фильма можно сравнить и с крепостью. Четыре башни у нее: Вардо, Дурмишхан, Осман-ага и Зураб, и бой идет за каждую башню попеременно.

Вот и настал черед Османа-аги, теперь ему надо отстаивать себя, свою башню. Его тема становится ведущей. Приняв на себя роль покровителя и всячески помогая бедному крестьянскому парню Дурмишхану, попавшему из провинции в блистательный город, он затем все больше отдаляется от него. Нет, он его не осуждает и не спорит с ним, просто пути их расходятся. Если Дурмишхан быстро забывает родину и веру отцов, то Османа-пашу неудержимо тянет к родной земле, к ее запахам, мелодиям, к ее вере!

Новая новелла так и называется — «Отпущение грехов». И фоном для нее служит противопоставление сундука с золотом и горящей лампады. С одной стороны — тусклый, дрожащий свет лампады, с другой — сияние золота.

Но где мера грехов наших, и какова цена отступничества? Осману-аге придется заплатить по самой полной мере… Об этом рассказывает одна из лучших новелл фильма, в которой Параджанов представляет не только уникальные дизайнерские находки, но и очень интересные кинорешения.

Итак, Осман-ага решает снова принять крещение, о чем и говорит Дурмишхану, прогуливаясь с ним в порту Гуланшаро, а также сообщает, что половину своего состояния он завещал вдовам и сиротам, а другую половину получит Дурмишхан.

— Расти доброго сына и не становись рабом денег, — советует на прощанье Осман-ага и собирается покинуть Гуланшаро.

Но недаром в фильме прозвучало пророчество Вардо: «Обратной дороги нет!» И герои фильма, каждый по-своему, осознают горькую истину, что обратных дорог в судьбе не бывает…

Пока Осман-ага беседовал с Дурмишханом, пока посылал щедрые дары вдовам и сиротам, за ним уже велась неотступная слежка. Зловеще раскрашенная танцующая маска, как бы прикрытая прозрачными покрывалами, идет за ним по пятам, исполняет свой роковой танец. Кто это? Молва? Сплетня?

Не ясен и не обрисован детально этот образ, у которого в фильме нет ни одной реплики. Но при этом ясно слышится: «Хабарда!» — «Берегись!»

Невидимая Османом-агой, хотя, пританцовывая, следит за каждым его шагом, она зато видна нам… И потому раньше Османа-аги мы узнаем: быть беде!..

И беда приходит в образе услужливого цирюльника, к которому Осман-ага зашел побриться. Трижды взвивается удушающая петля, охватившая шею Османа-аги, черный мешок накинут на голову, и беснуется вокруг толпа фанатиков. Ликует, завывает, пляшет с факелами в руках весь караван-сарай.

— Горе отступнику! Горе пожелавшему вернуться обратно!