гифка под названием «Грустный Уилл Феррелл». Он сидит в кожаном кресле, которое вибрирует на максимальной мощности, пытается пить вино и плачет, когда оно выплескивается из бокала и стекает по его подбородку. Это она, метафорически. Это никогда не перестанет быть забавным.

Мы с Патриком покинули больницу после того, как прибыли Оливер и Джессамин с очередным Рори, за которого она собралась замуж. Николас сейчас в Америке, работает на специальной ферме.

Мои родители хотели, чтобы мы поехали поужинать с ними на Голдхок-роуд. Там мать попросила меня зайти к ней в студию, потому что у нее есть кое-что, что она хотела бы мне заранее показать.

Я сказала:

– Мне можно в студию? Пожара же нет.

Она взмахнула рукой, отказываясь поддаваться насмешкам, и, когда мы пересекли сад, придержала дверь и впустила меня внутрь. Ощущение того, что я нахожусь там, куда мне настойчиво запрещали входить большую часть жизни, все еще было странным. Я села на ящик в углу. Он был покрыт комками чего-то белого.

Посреди комнаты, скрытый под грязным полотном ткани, стоял какой-то объект, своей верхушкой он касался потолка. Мать подошла и встала рядом, скрестив руки на груди и обхватив локти ладонями так, что показалась взволнованной.

Она кашлянула и сказала:

– Марта. Я знаю, вы с сестрой высмеиваете мое переосмысление предметов, но все, что я пыталась сделать, все эти годы, – это взять мусор и превратить его во что-то прекрасное и намного более сильное, чем раньше. Извини, но это чертова метафора всей жизни. – Она повернулась и сдернула ткань. – Тебе необязательно должно понравиться.

Мои легкие сжались. Это была полая фигура, сплетенная, как клетка, из проволоки и чего-то похожего на обломки старого телефона. Моя мать расплавила и залила медью ее голову и плечи. Медь капала вниз, внутрь туловища, текла по сердцу, которое каким-то образом зависло в пустоте и тускло светилось в свете лампочек. Она сделала меня восьми футов ростом, прекрасной и намного более сильной, чем раньше. Я сказала, что метафора меня устраивает. И прежде чем мы вышли из сарая, я сказала, что она была права – в том, что она говорила по телефону и в своем письме. Я была любима каждый день своей взрослой жизни. Я была невыносима, но никогда – нелюбима. Я чувствовала себя одинокой, но никогда одинокой не была, и мне простили непростительные поступки, которые я совершила.

Не могу сказать, что простила то, что сделали со мной, но не потому, что на самом деле не простила. Просто, как говорит Ингрид – и это правда: люди, которые вещают о том, что они простили других, звучат как говнюки.

* * *

Скульптура моей матери слишком велика, чтобы стоять в доме. Предположительно, ко мне принюхиваются на предмет будущего в галерее Тейт.

* * *

Мы с Патриком не живем вместе. В тот же день, когда мы попрощались друг с другом в коридоре, окруженные собственной мебелью, Патрик появился на Голдхок-роуд и сказал, когда мы оба стояли у дома, что хочет, чтобы я вернулась в квартиру.

Я бросилась вперед, ожидая, что он меня обнимет, но он этого не сделал, и я отдернула руки.

Он извинился.

– Я имел в виду, я буду жить где-то еще.

Я спросила, что в таком случае он предлагает, он что, хочет меня в арендаторы?

– Нет, Марта. Я просто говорю, что если мы собираемся попробовать, мне кажется, нам следует быть осторожными. Двум людям, которые разрушили жизнь друг друга, не стоит получать второй шанс это сделать. Но пока мы пытаемся…

– Пожалуйста, не говори, что мы «пытаемся все наладить».

– Отлично. Что бы мы ни пытались сделать, пока мы это делаем, я не хочу, чтобы тебе приходилось жить со своими родителями.

Я сказала, что его идея странная.

– Но ладно.

Я зашла в дом, взяла свои вещи, и Патрик отвез меня домой. Уинсом пригласила его остаться в Белгравии, но он снял студию. Она не депрессивная, в двух улицах отсюда, в Клэпхэме, и большую часть времени он проводит у меня. Мы говорим о разных вещах: получится ли починить петлю на дверце посудомоечной машины или как два человека, которые разрушили жизнь друг друга, снова могут быть вместе.

Когда люди узнают, что ты на какое-то время расходилась с супругом, а потом вы снова сошлись, они склоняют голову набок и говорят: «Разумеется, в глубине души ты никогда не переставала любить его». Но я перестала. Я знаю, что перестала. Легче сказать: «Да, конечно, вы правы», – потому что слишком сложно объяснить им, что можно остановиться и начать заново с нуля, что можно полюбить одного и того же человека дважды.

* * *

Патрик проснулся, когда ремейк дерьмового фильма закончился, и начал искать свою обувь. Я не хотела, чтобы он уходил. Я сказала:

– Хочешь посмотреть со мной «Битву пекарей»?

Мы посмотрели ту серию с запеченной «Аляской». Он ее не видел.

В конце я сказала ему, что Ингрид до сих пор думает, что диверсантка специально вытащила торт из холодильника. Патрик возразил, что это невозможно. Он добавил:

– Она совершила эту ошибку случайно, ведь там на них оказывают чрезмерное давление.

Я улыбнулась ему – человеку, который может целый день работать в реанимации, а затем охарактеризовать давление на участницу «Недели десертов» как чрезмерное. Он спросил меня, что я думаю. Я сказала, что раньше сомневалась, но теперь понимаю, что в этом нет ничьей вины.

Мы попрощались друг с другом в коридоре, он поцеловал меня в макушку и сказал, что вернется завтра. Я пошла спать. Я все еще думаю, что это странно. Бывают дни, когда я не могу этого вынести, дни, когда он говорит, что будто ничего не изменилось, и дни, когда нам обоим кажется, что потеряно так много, что уже не исправить. Но мы вместе, как говорит Патрик, в добавленное время – время, на которое мы не имеем права, – и поэтому мы благодарны. Он стал называть студию отелем «Олимпия».

У меня нет ребенка. Нет Флоры Фрил. Мне сорок один.

Может, ее не будет никогда, но у меня есть надежда, и в любом случае – Патрик всегда рядом.

Цитаты других авторов, использованные в тексте

Конец моей истории лежит в ее начале.

Ральф Эллисон. Невидимка

Я и закурил очередную сигарету. За исключением особо оговоренных случаев, я всегда курю очередную сигарету.

Мартин Эмис. Деньги