По крайней мере, Гвен и дети находятся в безопасном – я надеюсь – месте. Сейчас я ничего не могу поделать, но я знаю Гвен: при первом же признаке опасности она будет сражаться за детей, словно медведица гризли. До самого конца будет сражаться с кем угодно.

«Просто соберись», – говорю себе. Я беспокоюсь о слишком многих вещах, которые не могу контролировать. Сейчас нужно сосредоточиться на этой машине и этих двух вооруженных людях.

Я стараюсь прикинуть, куда они меня везут. Кордон полицейских машин движется нам навстречу; мы направляемся к центру города, потому минуем его и едем к окраинам на противоположной стороне. Не то чтобы огромное расстояние, но достаточно большое. Эта часть города выглядит заброшенной – кругом сплошные участки, заросшие сорняками, и заколоченные гниющие дома. Вряд ли можно надеяться найти здесь помощь. Я не вижу снаружи ни единого человека.

Внедорожник останавливается в пустом грязном переулке, по обе стороны которого тянутся выцветшие от непогоды деревянные заборы. Водитель протягивает руку и открывает дверцу с моей стороны, одновременно доставая пистолет. Его напарник в первый раз открывает рот:

– Вылезай.

«Всегда возникает возможность».

Выбираться из внедорожника со скованными руками, естественно, неудобно. Я ставлю одну ногу на подножку; когда водитель протягивает ко мне руку, наклоняюсь слишком далеко вперед – моя нога соскальзывает – и врезаюсь в него. Он не совсем к этому готов; отшатывается назад и едва не падает. Едва. Я надеялся, что водитель уронит пистолет, но он удерживает его в руке. Он ловок, и когда я перекатываюсь на ноги и ныряю за машину, понимаю, что урвал себе не так много времени. Его напарник уже пытается выбраться наружу – я чувствую спиной, как смещается корпус внедорожника. У меня есть доля секунды на то, чтобы оглядеться и принять решение. Станут ли они стрелять мне в спину?

Скорее всего, нет. Майк убедил их в том, что я для них ценен. Я им нужен. Хотя это не означает, что они не попытаются прострелить мне ногу или плечо – чтобы не насмерть.

Но я все равно бегу.

– Эй!

Не знаю, кто из них выкрикивает это, но не важно. Я не слышу выстрелов, зато слышу за спиной тяжелые шаги. Быстро бежать в наручниках не получается. Я ныряю за забор и крепко прижимаюсь к шершавым покосившимся доскам. Когда первый из них – которого я про себя обозвал «Хипстером» – пробегает мимо, я делаю ему подножку, и он падает плашмя. На этот раз действительно роняет пистолет. Я бросаюсь наземь, перекатываюсь и ухитряюсь одной рукой схватить оружие. Плечи адски болят, но я опираюсь на левый локоть, а правой рукой направляю ствол назад, под углом. Такое ощущение, будто я сейчас вывихну себе плечо, сустав прошивают мощные болевые спазмы. Я смотрю сквозь пролом в ограде в глаза второму мужчине и вижу, что тот подсчитывает шансы. Он, конечно, может убить меня, но нанесение несмертельной раны на таком расстоянии требует более тщательных и медленных расчетов, а его напарник, пытающийся подняться с земли, находится на линии его огня. Я свободно могу выстрелить. Он тоже – если б хотел убить. Но я ставлю на то, что он этого не хочет.

– Брось оружие, – говорю я ему. – Живо.

Он пожимает плечами и наклоняется, чтобы положить пистолет на землю.

– И как ты собираешься выкручиваться? Нас двое, ты один и в наручниках. Нам ничего не стоит пнуть тебя под зад.

– Трудно это сделать, если ты мертв, – отвечаю я. – Я хорошо стреляю.

– Из-за спины? – Хипстер хмыкает. – Сомневаюсь, приятель. – Он уже стоит на ногах, слегка рассерженный, но целый, и достает из кобуры, пристегнутой к лодыжке, еще один пистолет. – Я тоже хорошо стреляю.

Он сделал меня – и знает это. Я тоже знаю. Я по-прежнему нужен им живым и способным говорить, иначе он просто застрелил бы меня – и застрелит, если его вынудить.

Я бросаю пистолет и перекатываюсь на спину; плечи уже не так напряжены, и это само по себе ощущается как шок. Я не сопротивляюсь, когда они вдвоем вздергивают меня на ноги и ведут обратно в переулок. Тот, что пониже, с силой давит мне на локоть, словно пытаясь что-нибудь сломать или вывихнуть. Высокий, похоже, склонен простить и забыть.

Мы не разговариваем. Они проводят меня мимо внедорожника в открытые ворота в таком же покосившемся деревянном заборе. По пояс в сорняках мы проходим к потрескавшемуся заднему крыльцу крошечной хижины, которая выглядит так, словно ее лучшие дни миновали еще в пятидесятых годах прошлого века. Она заметно кренится набок. Однако задняя дверь открывается свободно, и меня вталкивают внутрь.

Это кухня. Я сразу же валюсь вперед, притворяясь, будто споткнулся, и опираюсь о грязный разделочный столик. Это место пустует уже долгое время. Там, где когда-то стояла плита, зияет рваная дыра; холодильника тоже нет. Те двое идут всего в одном шаге позади меня, и я не могу схватить ничего, что мог бы схватить. Они разворачивают меня и ведут по грязному облупленному коридору с дырами в потолке – там, где когда-то были гнезда для светильников. Всё это место воняет плесенью и нечищенным сортиром.

И оно не пусто. В тесной гостиной – по крайней мере, я полагаю, что эта комната когда-то была таковой, потому что у одной стены стоит продавленный диван, а у другой щерятся битым кирпичом остатки камина, – нас ждет еще один человек.

На диване сидят Миранда Тайдуэлл и Майк Люстиг. На долю секунды я думаю, что они соучастники… но потом вижу кляп у Миранды во рту, синяки и порезы на коже обоих и то, как их руки заведены за спину.

Они пленники.

Кто-то пинает меня под колени, и я с размаху валюсь на пол, но едва чувствую это. Вижу глаза Миранды, полные страха и отчаяния. Она плакала. Черные потеки туши тянутся по ее щекам и пятнают пожелтевшую ткань кляпа. На ее руках множество мелких кровоточащих порезов, синие джинсы запятнаны кровью от таких же порезов на бедрах. Левый глаз заплыл огромным красно-черным синяком.

Миранда оказалась в худшем своем кошмаре, беспомощная перед лицом мучительной смерти. Сколько раз, напившись, она рыдала по ночам из-за смерти своей дочери и твердила мне, что ни за что не хочет умереть так же?

У Майка тоже кляп во рту, и выглядит мой приятель, пожалуй, даже хуже, чем Миранда. С ним они не церемонились.

– Вы, ублюдки, – говорю я. – Отпустите их.

Человек, находившийся в комнате, адресует вопрос не мне, а тем двоим, сидящим на диване:

– Это он?

Майк игнорирует вопрос. Миранда кивает. Слезы снова наполняют ее глаза и текут по щекам.

– Ладно. – Этот человек старше и крепче сложением, кожа его напоминает цветом лакированную ореховую древесину. Он одет в простой черный костюм, явно купленный в магазине распродаж, и я думаю: «Тюремная косточка», – потому что он похож на преступника, который пережил тяжелые времена, выжегшие из него все, кроме жесткости и жестокости. В правой руке он держит зловещего вида армейский нож. Когда поворачивается ко мне лицом, я не вижу в его глазах ничего. – Они сказали, что ты знаешь, где Элли Уайт. Ты должен сказать это нам.