— А к ночи ближе вдруг кипиш поднялся, все базарить начали про то, что Ельцин совсем оборзел, буром попер на депутатов, подписал указ, в котором их всех на пушку берет, хочет Верховный Совет разогнать, и это только что по ящику показали. Чую — не в масть все, линять пора. Да только не один я такой умный нашелся, там раньше меня захотели выломиться, да вернулись — на мусоров напоролись, менты всё наглухо оцепили.

Ладно, думаю, мне все равно в этих шмотках да без бабок далеко не уйти, вот клифт надыбаю нормальный, лопатник тисну у подходящего лоха — и поминай как звали. А народ с каждым часом все подваливает и ну митинговать, Ельцина парафинить, про съезд какой-то говорить, что его там полномочий лишат. Я так понял, они ответку врубили, созвали сходняк и Ельцина раскороновали, а главным поставили фраера одного, какого-то вояку бывшего, летуна по фамилии Руцкой, бывшего подельника этого Ельцина. Мне его через пару дней показали, когда он со своей хеврой вышел и на мусоров в оцеплении погнал, что они на преступные приказы повелись.

Ну и пошла канитель день за днем. Командовать нами никто и не командовал. Атаман для понта вякнет в день пару слов, а мы «любо!» в ответ. Да и у остальных анархия была. Там только у тех, кто со свастикой, дисциплина. Их старшаки построят, а они одну руку вверх, как немцы в кино, типа «Хайль Гитлер!».

Мусоров и вояк нагнали, машины поливальные поставили, бронетранспортер ментовской желтый, как канарейка, с утра до ночи ездит, с него по матюгальнику базлают, чтобы мы отсюда все подобру-поздорову сваливали, а в перерывах музыку заводят. То за оцепление можно пройти, то нельзя. То свет с водой отрубят, то снова дадут, то звон пустят, что этой ночью нас вязать будут, короче, все здесь попали в непонятное. А я все никак подорвать не могу, из наших казаков уже половина разбежалась, но мне на ментов налететь совсем не в масть.

Каждый день бухали. Один казак, не из наших, правда, по пьяному делу чуть депутата не замочил. Там свет отрубили, в коридорах темень была, вот он на звук и шмальнул, а оказалось — депутат. Хай начался, кто-то парашу запустил, что депутаты казаков разоружить задумали, да и всех остальных до кучи. Но там депутатов этих никто и не слушал. Попробовали бы нас разоружить, их бы там сразу и перемочили. Передали, мол, пусть себе заседают, гоняют свой порожняк, а к нам не суются, если не хотят по сусалам получить.

К атаману пару раз подкатил, когда типа в Приднестровье отправимся дом получать, а он мне: подожди, всему свое время. Еще неделя прошла, вокруг стали шуметь, что наша берет, вроде как Ельцин спекся и решил это дело миром кончить. Не сегодня завтра по домам пойдем.

И как раз назавтра буза и случилась. В городе народ шуметь начал, сначала на площади собрались, потом по улицам толпой пошли, а мусора ну их прессовать.

Мы тогда на верхних этажах стояли и видели, как дым поднимается неподалеку. Нам один москвич объяснил, что на Смоленской горит что-то. А там, оказывается, махаловка началась, мусоров взяли да помяли. Народ на баррикадах покрышки автомобильные жечь начал, вот этот дым до темноты видно было.

На следующий день, в воскресенье, мужики уже по улицам пошли, мусоров в момент смяли, они очканули и давай ноги делать, потом мужики всей оравой к нам ломанулись, я как это сверху увидел, ну, думаю, сейчас самое время линять, пока такая карусель, да только шмоток так и не надыбал. Вниз спустился, чтоб на стреме быть, мало ли что. Уже рядом палить начали, базарили, что мусора в домах засели и шмаляют, а наши им в ответку.

А тут летун этот, Руцкой, которого депутаты на своем сходняке президентом поставили, начал в матюгальник бубнить, что нужно захватить мэрию по соседству, а потом еще «Останкино» — телевидение, откуда всеми ящиками лупоглазыми управляют. А подельник летуна, чеченец Руслан, матюгальник у него выхватил и задвинул насчет того, что пора бы уж и Кремль себе отжать и Ельцина на кичу отправить.

Тут все стали «ура!» галдеть и к мэрии ломиться, там хоть и менты были, но с ними разобрались в момент, многих отбуцкали, особенно старались те, кто со свастикой на рукаве был. Там стволов хватало, даже мне шпалер выдали, хреновенький правда, типа, для спорта, из него лишь по мишеням шмалять.

Тут атаман ко мне подваливает и говорит, ништяк, земеля, теперь нам и Приднестровья никакого не надо, смотри, как дело-то обернулось, сегодня Кремль возьмем, а завтра хаты с дачами ихними жидовскими наши будут, а если депутаты нам помешать вздумают, то и их на фонарях развешаем, места хватит.

Народ в грузовики позапрыгивал, которые у ментов отбили, поехали, говорят, «Останкино» штурмовать, на всю страну по ящику объявим, что хана пришла Ельцину и всей его кодле. Думал с ними пойти, чтобы по дороге сдернуть, пес с ними, со шмотками, перекантуюсь, да там тертый мужик один не посоветовал. Он так и сказал, замануха это, вот Руцкой повелся, а у самого мозгов нету, всех или по дороге примут, или там, на месте. Ельцину кровь нужна, чтобы с нами разбор учинить, и ему буза только на руку.

Так и вышло. Ночью войска в город нагрянули, а тех, кто «Останкино» решил по нахалке взять, сразу перемочили. Под утро оттуда мужики вернулись, базарили, что такая пальба пошла, как на войне. Там уже вояки поджидали, спецназ, беспредельщики. А ведь до последнего не верили, что слабо Ельцину, не даст он воякам шмалять, на понт берет. А наутро как начали по Белому дому засаживать из пулеметов да из пушек, вот тебе и понт.

Леня прикрыл глаза, затянулся. Сегодня он уже больше на человека похож, голос стал тверже. Пару часов назад его бульончиком покормили, сестра Наталья, добрая душа, шефство над ним взяла, иконку на тумбочку поставила. Она как поговорила с ним, меня нашла, сказала:

— Жизнь страшная у него, путаная, а душа чистая, светлая. Не душегуб он, Алеша, я в этом понимаю. Батюшку хочу к нему привести, лишним не будет. Храни его Господь. А вы-то сами давно причащались? Приходите к вечерней службе, помолитесь. У нас у всех есть о чем помолиться.

Леня докурил, забычковал об лоток, нужно не забыть вытряхнуть перед уходом. Может, попросить сестру Наталью, пусть его побреют, что ли? Я б и сам, да просто вопросы лишние будут. Мне всегда нравилось в реанимации больных брить. Бритье там считалось дурной приметой, якобы после этой процедуры чаще умирают, но все это ерунда, как и любые суеверия. Зато больной лежит свеженький и гладенький, а то будто чучело.

— А все-таки как тебя подстрелили, помнишь?

Я ему задал тот же вопрос, что и позавчера, но тогда не было омнопона. Леня посмотрел на меня, и я почему-то сразу понял: правды и на этот раз не услышать.

— Да леший его разберет! Там снайпера шмаляли в окна, вот кто-то меня маслиной и угостил.

Я поднялся со стула, посмотрел на часы, пора двигать домой. Лена уже может подумать бог знает что. Все дни прихожу часов на пять позже обычного.

— Снайпер, говоришь? В окно шмальнул? Хочу тебе одну вещь сказать, по секрету. Этот снайпер от тебя в метре был, причем, скорее всего, над тобой стоял, когда ты сидел. И шмальнул он в тебя из шпалера, который для стрельбы по мишеням годится, но никак не для войны. Пистолет Марголина называется.