Но едва он заговорил, Мария повернулась к нему и бросила:

– Сударь, нам не о чем с вами говорить. Я не желаю слушать вас и прошу удалиться.

– Миледи, – не отступался декан, несмотря на столь ясно и решительно высказанное нежелание иметь с ним дело, – у вас осталось так мало времени. Перемените же решение, отрекитесь от своих заблуждений и перенесите все упования только на Иисуса Христа, дабы он даровал вам спасение.

– Все ваши слова бесполезны, и вы ничего не добьетесь, – отвечала королева. – Прошу вас, замолчите и дайте мне спокойно умереть.

Видя, что декан не унимается, она пересела на скамье, повернувшись к нему спиной; он же, обойдя вокруг, снова встал перед нею, однако, как только он заговорил, она снова пересела и опять оказалась к нему спиной. Тогда в разговор вступил граф Шрусбери.

– Миледи, – сказал он, – я поистине в отчаянии, что вы столь закоренели в папистских безумствах. Позвольте хотя бы нам помолиться за вас.

– Коль вы хотите помолиться за меня, милорд, – отвечала королева, – то я могу лишь поблагодарить вас за столь добрые намерения, однако присоединиться к вашим молитвам не могу: мы ведь разной веры.

Тогда граф позвал к себе декана, и пока сидящая на скамье королева молилась шепотом, он, опустившись на колени на ступеньке, ведущей на эшафот, принялся во весь голос читать молитвы, которые повторяли все собравшиеся, кроме слуг Марии Стюарт, молившихся вместе с нею. Через некоторое время королева, держащая в одной руке распятие, а в другой молитвенник и имеющая на груди изображение Agnus Dei,[87]встала со скамьи, опустилась на колени и, перейдя с латыни на английский, чтобы все могли ее понять, стала молиться за удрученную церковь Христову, за прекращение преследований католиков и за счастливое царствование своего сына; затем она с пламенной верой возгласила, что надеется на вечное спасение заступничеством Иисуса Христа, у подножия креста которого она прольет свою кровь.

Этого граф Кент не смог уже вынести и вмешался без всякого почтения к святости момента:

– Миледи, храните Иисуса Христа в сердце и отриньте все папистские глупости и бредни.

Но она, не слушая его, продолжала молить святых заступиться за нее перед Господом, после чего, поцеловав распятие, воскликнула:

– Господи! Господи! Прими меня в свои объятия, что ты раскрыл на кресте, и отпусти мне все мои грехи!

Когда же она вновь села на скамью, граф Кент осведомился, не желает ли она сделать какое-либо признание; она ответила, что ни в чем не повинна и потому признаться в чем-либо означало бы оболгать себя.

– В таком случае, миледи, приготовьтесь, – сказал граф.

К королеве подошел палач, чтобы раздеть ее, но она встала и сказала ему:

– Друг мой, позвольте я это сделаю сама, я лучше вас знаю, как это сделать, тем паче что я не привыкла, чтобы меня раздевали перед таким скоплением народа да еще при помощи таких горничных.

Она позвала помочь ей Энн Кеннеди и Элспет Керл и начала вытаскивать булавки из чепца; женщины, пришедшие оказать последнюю услугу своей госпоже, не удержались и зарыдали, и тогда она обратилась к ним по-французски:

– Не плачьте, я ведь поручилась за вас.

Сказав это, она осенила обеих знаком креста, поцеловала в лоб и попросила молиться за нее.

Королева, начав сама раздеваться, как она привыкла делать перед отходом ко сну, первым делом сняла золотой крест и хотела отдать его Энн, сказав палачу:

– Мой друг, я знаю: все, что на мне, принадлежит вам, но этот крест вам ни к чему, позвольте мне подарить его мадмуазель, а она заплатит вам двойную цену за него.

Но палач, даже не дав ей договорить, вырвал у нее крест, заявив:

– По закону он мой.

Королева, ничуть не опешив от подобной грубости, продолжала снимать с себя одежды, пока не осталась в корсете и нижней юбке.

После этого она вновь села на скамью, и Энн Кеннеди, достав из кармана батистовый платок с отделкой золотым шитьем, выбранный накануне королевой, завязала ей глаза, что весьма удивило графов, лордов и дворян, поскольку в Англии это было не принято; думая, что ей отрубят голову на французский манер, Мария Стюарт села на скамейку, выпрямилась и вытянула шею, чтобы палачу было удобней, но тот, растерявшись, стоял с топором в руках и не знал, что делать; наконец его подручный взял королеву за голову и начал ее тянуть на себя, вынудив опуститься на колени. Мария, догадавшись, чего от нее хотят, нащупала плаху и положила на нее голову, а под подбородок подложила обе руки, из которых не выпускала молитвенник и распятие, чтобы иметь возможность молиться до самого последнего мгновения, однако подручный палача оттуда ее руки вытащил, опасаясь, как бы их не отрубили вместе с головой. Когда королева произнесла «In manus tuas, Domine»,[88]палач поднял топор, а был это обычный топор, каким пользуются дровосеки, и нанес удар, но он пришелся выше, по черепу, и, хотя был так силен, что молитвенник и распятие выпали из рук Марии, но голову не отделил. Однако удар оглушил королеву, и это дало палачу возможность повторить его, но и на этот раз ему не удалось отрубить голову. Только с третьей попытки он сумел перерубить шею.

Палач поднял отрубленную голову и, показывая ее присутствующим, произнес:

– Боже, храни королеву Елизавету!

– И да погибнут так же все враги ее величества! – вторя ему, крикнул декан из Питерборо.

– Аминь! – заключил граф Кент, но ничей голос не присоединился к нему: все находившиеся в зале плакали.

И вдруг в руках у палача остался только парик, и все увидели, что волосы у королевы коротко острижены и седые, как у семидесятилетней старухи, а лицо ее так изменила агония, что оно стало совершенно неузнаваемым. У всех исторгся вопль, ибо им явилось ужасное зрелище: глаза королевы оставались открыты, а губы шевелились, словно она пыталась что-то сказать, и это судорожное движение губ отрубленной головы не прекращалось еще с четверть часа.

Слуги Марии Стюарт устремились к эшафоту и подняли драгоценные реликвии – распятие и молитвенник. Энн Кеннеди вспомнила про спаниеля, который прижимался к ногам своей хозяйки, и стала осматриваться, ища его, но тщетно. Собачка исчезла.

Подручный палача, который в это время снимал с ног королевы подвязки голубого атласа с серебряным шитьем, обнаружил спрятавшегося под юбку спаниеля и вытащил его. Но едва подручный отпустил песика, как тот лег между шеей и отрубленной головой, которую палач положил рядом с телом. Песик перепачкался в крови, скулил, лаял, но Энн взяла его на руки, так как был отдан приказ всем покинуть зал. Бургуэн и Жерве задержались и попросили у сэра Эймиаса Полета позволения взять сердце Марии Стюарт, чтобы отвезти его, как они ей обещали, во Францию, однако им было весьма грубо отказано, а стражники вытолкали их из зала; в нем за запертыми дверями остались только труп и палач.