это будет лицо, до сегодняшней ночи я не представлял – знал только, что это будет не моя Дзюнко, а кто-то другой, то бишь другая. Сегодня же мои многолетние кошмары приняли наконец-то вполне конкретные очертания: стоило мне на мгновение окунуться во влажную тьму тяжелой дремоты, как из-под взбитой дзюнковской челки на меня начинали поочередно смотреть испепеляющие глаза Ирины Катаямы и Наташи Китадзимы. Очнувшись в миллионный раз от этого бесконечного ужаса, причудливо извивавшегося в моем сознании ленивой лентой Мебиуса, я попытался судорожно найти хоть какое-нибудь объяснение тому, что эти конкретные лица конкретных красавиц ждали своего часа в глубинах моего озабоченного подсознания так много лет. Как раз озарение, высветившее сей позорный факт, а не сама подмена законной жены игривыми японскими россиянками не давало мне спать. И страшно было опять же не от того, что пускай и в секундном эротическом сне, но я все-таки видел рядом с собой вместо многолетней подруги серой провинциальной жизни находящихся в соблазнительном горизонтальном положении роскошных иностранок, а оттого, что они материализовались только сейчас – как будто последние двадцать лет я только и делал, что ждал именно их, а не кого-нибудь другого. Оказывается, именно это – точнее, эти – мне и были нужны все эти годы, раз, повидав на своем веку немало особей противоположного, или, как любит острить Ганин, «противоположенного», пола, я так и не сумел до нынешней ночи сгенерировать в своем больном воображении точный образ своей прекрасной ночной соседки.

Я вяло доворочался до половины седьмого, когда на тумбочке Дзюнко жалобно запищал будильник и она, подняв над подушкой голову, сначала уделила ему секунду внимания, а затем нехотя повернулась ко мне, развеяв мои навязчивые ночные фантасмагории на страшную готическую тему карнавальной смены ложного лица на истинное. Она посмотрела на меня своим «традиционно-истинным» сонным взглядом, так что я окончательно подавил в себе предательскую тошноту ночного ужаса и почувствовал внезапный высокий прилив усыпляющей волны, но спать было уже поздно.

– Детей не разбудишь? – зевнула мне в ухо Дзюнко. – А я пока завтрак приготовлю…

– Давай наоборот, – предложил я, попытавшись избежать инквизиционной процедуры, в которую обычно превращается процесс будничной побудки наших отпрысков.

– Хитрый какой… – вновь сквозь зевоту выдавила она, – вечно у нас папа хороший, а мама на сдачу!…

Констатация давно известного всем членам нашей семьи отрадного для меня факта окончательно меня отрезвила, заставив в очередной раз поверить в то, что, как спел бы один из любимых ганинских поэтов, «всё как всегда, всё по местам». Я пополз вниз будить горячего поклонника поющих стихотворцев, но на диване в гостиной его не обнаружил, зато унюхал из кухонного отсека аромат свежесваренного кофе. Ганин, бурча себе под нос какую-то древнюю советскую песенку про упорно не желающую просыпаться и радоваться призывному зову фабричного гудка кудрявую подругу, с ножом в руке колдовал над разделочной доской, на которой возвышались горки порубленных сэнсэем-кулинаром розовых сосисок и ядовито-зеленой итальянской петрушки.

– Давно встал, Ганин? – поинтересовался я в предвкушении очередного ганинского кулинарного шедевра.

– Привет, Такуя… – грустно протянул он. – Я и не ложился, можно сказать…

– Чего так?

– Да, знаешь, как-то все про Наташу эту думал-думал, а там уже и светать стало. – Ганин вывалил в шкварчащую беконными полосками сковородку сосиски.

– Про Наташу… – буркнул я. – Тебе Саша твоя покажет Наташу! Про Наташу он думал!…

– Да ладно!… – отрезал он. – Иди чисть зубы и выводи народ к столу!

Дзюнко пинками и тычками прогнала сквозь туалет и ванну перманентно сомнамбулических по утрам Морио с Норико, которые пустыми глазами нынешнего «нинтендовско-сотового» поколения, облившегося «пепси» и объевшегося «биг-маков», осмотрели с пеленок знакомого им Ганина и, не соизволив хотя бы поздороваться с ним, синхронно плюхнулись за стол, на котором доморощенный повар уже расставлял тарелки с нехитрым европейским завтраком в упрощенном российском варианте.

В начале восьмого мы с Ганиным – два безнадежных романтика, прозаично накачавшиеся спасительного кофе, забрались в его остывший за ночь и покрытый хрустальной росой «галант» и двинулись прочь из благословенного, экологически чистого Айно-сато в сторону большого, чадящего выхлопными газами города. Я попросил его проехать мимо дома Китадзим, чтобы, если вдруг новоиспеченная вдова уже соизволила продрать прекрасные очи, предложить подвезти ее в управление для беседы с майором Йосидой. Но у профессорского жилища нас ждал сюрприз: прямо перед нами к нему подъехала и припарковалась белая «субару» с красно-зеленым логотипом, из которой упруго выпрыгнул на асфальт моложавый джентльмен приблизительно наших с Ганиным лет в дорогом черном двубортном костюме. Он нагнулся внутрь салона, блеснув на неярком пока солнце окольцованным в золоченый «Ситизен» запястьем, выудил из машины черный кожаный «дипломат» и твердым офицерским шагом двинулся к нужному нам дому.

– Риелтор?… – удивленно протянул Ганин, ознакомившись с надписью под логотипом на машине. – Такую рань!…

– Ей в управление ехать, – объяснил я непонятливому Ганину. – Вот и заказала визит на полвосьмого… Чтобы к нам не опаздывать…

– Какой визит? Ты чего, знал, что ли, про это? – промычал ошеломленный Ганин.

– Не знал, успокойся, Ганин…

– Чего ж тогда?…

– Не знал, но догадывался… Правда, не предполагал, что все пойдет именно по этому конкретному пути и так быстро…

– По какому пути? – продолжал выказывать недоумение наивный по случаю раннего часа сэнсэй.

– По материалистическому, Ганин, – пояснил я. – Пойдем-ка и мы проведаем нашу прекрасную вдовушку!

Мы нагнали представительного визитера уже на самом пороге, и дверь Наташа открывала для нас троих. Она, увидев специалиста по недвижимости с двумя потрепанными ангелами-хранителями за плечами, застыла в дверях в очевидной растерянности. На ее ничуть не изменившееся за ночь лицо, как и вчера, был безупречно наложен макияж, словно она и не умывалась со вчерашнего вечера. На ней был тонкий, но свободный белый свитер и голубые джинсы, обтягивающие два стройных объекта дон-жуанского воздыхания и казановского вожделения.

– Доброе утро, – вежливо поклонился ей солидный дядя, перехватил ее удивленный взгляд и машинально обернулся на нас с Ганиным.

– Здравствуйте… – прошептала Наташа.

– Извините. – Я ласково отстранил ничего не понимающего риелтора и шагнул вперед.

– Доброе утро… – тихим разочарованным голосом обратилась Наташа уже ко мне.

– Доброе утро, Наташа. – Я перешел на русский, чтобы не посвящать посторонних риелторов в наши секреты. – Мы с Ганиным проезжали мимо и решили предложить подвезти вас до управления…

– До управления? – Она вцепилась тонкими белыми пальцами с ярко-красными ногтями в шоколадную плоть входной двери,