— И этот принцип используется для обоснования права обманывать других офицеров?

— Я не стал бы использовать слово «обманывать», — Бутби повторил его с таким видом, будто это была невесть какая непристойность. — Это лишь означает, что, по причинам безопасности, каждый офицер имеет право знать только то, что необходимо для ведения его конкретного дела.

— А как вам слово «ложь»? Может быть, будет лучше воспользоваться им?

Разговор, казалось, причинял Бутби физическую боль.

— Я думаю, что время от времени может возникнуть необходимость быть не до конца правдивым с кем-то из офицеров, чтобы содействовать операции, выполняемой одним из его коллег. Думаю, это не покажется вам чем-то из ряда вон выходящим.

— Конечно, сэр Бэзил. — Вайкери заколебался, решая, продолжать ли гнуть дальше свою рискованную линию или же постараться отступить с наименьшими по возможности потерями. — Только меня давно уже занимает вопрос: по какой причине вы солгали мне, что не читали досье Курта Фогеля?

Кровь, казалось, отлила от лица Бутби. Вайкери даже видел, как он несколько раз сжал и разжал свои кулачищи в карманах брюк. Это была опасная стратегия, к тому же он таким образом фактически укладывал на плаху голову Грейс Кларендон. Как только Вайкери уйдет, Бутби вызовет начальника архива Николаса Джаго и потребует ответа. Джаго, конечно, сообразит, что наиболее вероятным источником утечки была Грейс Кларендон. Это был далеко не мелкий проступок; за такое могли сразу же уволить. Но Вайкери готов был держать пари, что Грейс не тронут — хотя бы потому, что это сразу же подтвердило бы истинность ее информации. Оставалось лишь положиться на Бога и надеяться, что он не ошибается.

— Заранее ищете козла отпущения, Альфред? Кого-то или что-то, на что можно было бы перевалить вину за то, что вы не в состоянии справиться с порученным вам делом? Вы должны лучше, чем кто-либо из нас, знать, насколько опасно такое поведение. В истории полным-полно примеров того, как слабые люди находят, казалось бы, очень подходящих козлов отпущения, но все равно не могут скрыть своего позора.

«А на мой вопрос вы все же не отвечаете», — подумал Вайкери.

Он поднялся.

— Доброй ночи, сэр Бэзил.

Пока Вайкери шел к двери, Бутби хранил молчание.

— Я хочу сказать еще кое-что, — сказал Бутби, когда его подчиненный уже взялся за дверную ручку. — Я не считаю, что есть такая уж необходимость говорить вам об этом, но все же скажу. Мы не располагаем неограниченным временем. Если вы в ближайшее время не добьетесь прогресса, то вскоре нам придется прибегнуть к... скажем, кадровым перемещениям. Вы ведь понимаете это, не так ли, Альфред?

Лондон

Как только они вошли в гриль-бар «Савоя», оркестр заиграл «Пел соловей на Беркли-сквер». Исполнение было неважным, музыканты плохо держали ритм и излишне спешили, но музыка все равно была приятной. Джордан, не говоря ни слова, взял свою спутницу за руку, и они вышли на танцевальную площадку. Он оказался превосходным танцором — умелым и уверенным — и держал партнершу почти вплотную к себе. Он прибыл в ресторан прямо со службы и был одет во флотскую форму. При нем был и портфель. Очевидно, в нем не содержалось ничего важного, потому что он спокойно оставил его на стуле, но при этом все же то и дело поглядывал в ту сторону.

Почти сразу же Кэтрин заметила еще кое-что: все присутствующие в ресторане уставились на них. Это сильно встревожило ее. На протяжении шести лет она делала все возможное, чтобы не быть замеченной. А сейчас она танцевала с великолепным американским флотским офицером в самой фешенебельной лондонской гостинице. Она вдруг почувствовала себя совершенно беззащитной, но одновременно испытывала странное удовлетворение от того, что ей приходится, хотя бы для разнообразия, вести себя почти нормально, диаметрально противоположно прежнему поведению.

Одной из причин всеобщего внимания послужила, конечно же, и ее собственная внешность. Она заметила это по выражению лица Джордана несколько минут назад, когда вошла в бар. Сегодня она выглядела сногсшибательно. Она надела платье из черного крепа с открытой спиной и низким вырезом, выставлявшим напоказ ее красивую грудь. В распущенных волосах сверкали шпильки, украшенные драгоценными камнями, а шею охватывала двойная нить жемчуга. Она позаботилась и о косметике. Косметика военного времени отличалась крайне низким качеством, но ей не требовалось сильно краситься: немного помады, чтобы подчеркнуть форму ее полных губ, совсем чуть-чуть румян — оттенить скулы, едва заметные тени вокруг глаз. Особого удовольствия от состояния своей внешности она не получала, поскольку всегда воспринимала свою красоту почти беспристрастно, примерно так же, как женщина могла бы относиться к любимой чашке или привычному старинному коврику. Но ведь прошло уже так много времени с тех пор, как в последний раз она входила в помещение и видела, что все головы поворачиваются к ней. Она была из тех женщин, которых замечают представители обоих полов. Мужчинам приходилось следить, чтобы у них не отвисали челюсти, женщины завистливо хмурились.

— Вы заметили, что все, кто здесь есть, не сводят с нас глаз? — спросил Джордан.

— Да, заметила. А вы против этого?

— Конечно, нет. — Он отодвинулся на несколько дюймов, чтобы взглянуть ей в лицо. — Знаете, Кэтрин, прошло уже очень много времени с тех пор, как я в последний раз чувствовал себя так же, как сейчас. Подумать только: мне пришлось приехать аж в Лондон, чтобы найти вас.

— Я рада, что вы это сделали.

— Могу я признаться вам кое в чем?

— Конечно, можете.

— Я почти не спал после того, как вы ушли вчера вечером.

Она улыбнулась и притянула его поближе, чтобы ее губы оказались совсем рядом с его ухом.

— Я тоже хочу признаться. Я вообще не заснула.

— О чем вы думали?

— Скажите первым.

— Я думал: как жаль, что вы ушли.

— И я думала о чем-то подобном.

— Я представлял себе, что я целую вас.

— Но мне казалось, что я целовала вас вчера.

— Я хочу, чтобы сегодня вечером вы не уходили.

— Мне кажется, что для того, чтобы я ушла, вам придется вышвырнуть меня за дверь.

— Смею заверить, что на этот счет вы можете не волноваться.

— По-моему, я хочу, чтобы вы поцеловали меня снова прямо сейчас, Питер.

— А как же все эти люди, которые пялят на нас глаза? Думаете, они не возмутятся, если я вас поцелую?

— Думаю, что нет. Хотя сейчас сорок четвертый год, и мы в Лондоне. Может случиться все, что угодно.

* * *

— Вас приветствует один джентльмен из бара, — сказал официант, открывая бутылку шампанского, как только они вернулись к столу.