— Вы сургучную печать сравните на указе том, с теми, что постоянно из Александровской слободы от царя, гонцы привозят, — надоумила она его и еще приблизилась к нему. — И увидите, что она явно не царская, а указ тот поддельный.

Нестеров нахмурился и потряс головой, словно рассудок его помутился. Девушка, видя в его руках деревянную чарку и его странное заторможенное состояние, тихо вымолвила:

— И настой то этот, лучше бы вы не пили.

— Это от переживаний мне Милоликушка сварила, — пояснил наместник, все пытаясь разумно помыслить, но у него это плохо получалось.

— Настой этот заговоренный. И поит вас им ваша жена, чтобы волю вашу сломить.

— Зачем это ей?

— Чтобы за вашей спиной дела свои черные вершить, — сказала твердо девушка. — Сабуровы, как и я, невиновны. Именно ваша жена подделала указ об аресте Сабуровых и вас постоянно привораживающими да подневольными травами опаивает, чтобы вы исполняли волю ее.

— О чем ты говоришь, девица? Что за бред?

— А вы попробуйте хоть пару дней не пить ее настоев, и ваша голова ясной станет и всю правду, что творится в округе по ее указке, как есть увидите.

— Какую еще правду? — непонимающе спросил Петр Федорович. — И зачем это надо яхонтовой моей? Зачем ей твоих дружков и тебя обвинять?

— Чтобы не разоблачили дела ее темные. Как она людей в страхе держит, и вашими опричниками и стрельцами единовластно управляет. Ваш сотник Алябьев полностью ей предан оттого, что он влюблен в нее, и его руками вершит она зло. А самое страшное – она детей малых ворует и убивает их, чтобы черную ворожбу вершить.

— Что?

— Ваша жена ворожея, — продолжала глухо Людмила. — Ее слуга, косой Игнат, преданный ей словно собака, крадет по ее приказу у людей малых деток. А она собственноручно убивает их и кровь их пьет, да заклинания читает, чтобы на лицо и тело еще краше быть.

— Что за жуть ты говоришь, монахиня, о Милоликушке моей? Не может она такой быть! Чую, что ты хочешь напраслину на нее навести, чтобы Сабуровых спасти, но только не выйдет у тебя ничего, коварная! Сейчас я мужиков крикну, и они тебя вмиг скрутят!

— Глупы вы, как я посмотрю, — тихо вымолвила девушка, пятясь к двери и, уже открыв ее, тихо добавила. — Перестаньте пить настои ее, и проследите за женой… и все сами уразумеете…

Она стремительно вышла в темный коридор, а Нестеров тупым безразличным взором смотрел ей в след, и не мог никак затуманенным разумом решить, надо ли звать мужиков, чтобы девушку поймали или нет. Только спустя несколько минут, он невольно поднес чарку вновь к своим губам, но в последний миг его рука замерла. Отчего-то последние слова монахини, как набатом били в его голове, и Петр Федорович медленно опустил руку с чаркой и выплеснул остатки настоя на деревянный пол…

Ледяная п,росторная камера, с окном – решеткой наверху была вырыта прямо в сырой земле. Солнечный свет почти не проникал в темницу, и молодые люди почти сутки уже пребывали здесь. Опричники по приказу сотника Алябьева, притащили Сабуровых сюда еще ночью, и быстро сковали руки молодых людей кандалами, ключи от которых остались на поясе одного из охранников и притянули узников железными цепями к единственной каменной стене. У них у обоих так и остались во рту кляпы, и Сабуровы только переглядывались, не в силах даже на аршин отодвинутся от каменной стены. За весь день охранник только однажды принес им испить воды, и вновь заткнул им рты. Молодые люди устало сидели прямо на промозглой земле, не зная чего им далее ожидать.

Когда почти стемнело, послышались голоса, и камера озарилась светом приближающихся факелов. Уже спустя несколько минут, решетка сбоку камеры отворилась и в земляную темницу вошла женщина в темном плаще. За ней, держа факел, зашел Алябьев, а далее вошли охранник, который ранее приносил им воду и еще некий невысокий плотный человек, одетый в черные одежды. Женщина скинула с головы плащ, и Сабуровы увидели перед собой прекрасное лицо Милолики, обрамленное по бокам двумя черными косами. Оглядев сидящих на земле молодых людей, которые были крепко прикреплены цепями за плечи и живот к каменной стене, она как-то брезгливо поморщилась и приказала:

— На крюк их подвесьте. Говорить с ними буду.

Тут же Алябьев и охранник, открыли замки у Сабуровых на цепях, которые опоясывали их, и приподняли их. Быстро подняв руки молодых людей вверх, они подвесили за кандалы, сковывающие руки Мирона и Василия к двум железным крюкам, торчащим из потолка, Молодые люди оказались почти висящими с вздернутыми вверх руками и их ноги едва носками  доставали земляного пола.

— Убери у светловолосого кляп, — распорядилась Милолика.

Алябьев проворно подошел к Мирону и освободил его рот.

— Вот и наша кровопийца пожаловала, — прохрипел Мирон тут же.

Боярыня зыркнула на него свирепым взором, оскалилась уголками губ.

— Ты, Сабуров, лучше о своей шкуре подумай. Недолго тебе живым-то ходить, — сказала Милолика, и сделала знак рукою. Третий мужик в темном, быстро внес в камеру небольшой сундучок и дрова и проворно сложил небольшой костерок в дальнем углу камеры. Алябьев подал ему факел и костер запылал. Достав из своего сундучка железные длинные пруты, заканчивающиеся квадратным небольшим плоским окончанием, мужик умело всунул конец прута в огонь, и Мирон понял, что сейчас его будут пытать. Однако, он совсем не собирался просить о пощаде, и тем более показывать свой страх этой скверной бабенке, которая, видимо, возомнила себя царицей и палачом в одном лице.

— Мне нужна Чаша, которую ты забрал у колдуна, — произнесла Милолика, подходя к висящему на крюке Мирону.

Он лишь оскалился ей в лицо и прохрипел:

— Какая еще Чаша?

— Ты знаешь какая, пес! — выпалила она нервно. — Которую вы - поганцы уже почти всю сложили!

— Ты не знаешь что за Чаша, Василий? — ерничая над колдуньей, спросил Сабуров и обернулся к висящему также на крюке брату. Василий демонстративно округлил глаза и отрицательно помотал головой.

— Издеваетесь?! — процедила Милолика и остервенело взвизгнула. — Назар!

Мужик, что прокаливал железный шест над пламенем, проворно приблизился к Мирону. Алябьев быстро разорвал на ноге Сабурова штанину и отошел. Раскаленное железо притиснулось к ноге Мирона, и воздух наполнился запахом паленого мяса. Мирон сцепил зубы, но ни один звук не вышел из его рта. Лишь его жилы на руках и висках до безумия напряглись.

— Говори где Чаша, гад! — закричала Милолика, когда Назар убрал железо от ноги Мирона и на его голени осталось страшная обожженная кровавая рана, которая дико горела болью. — Мои люди всю вашу горницу перевернули, а ее нет! Где ты ее спрятал?!

На ее истеричный выпад молодой человек лишь хищно оскалился, словно зверь и глухо процедил:

— Ищи, демоница… может твои темные демоны, что с тобою заодно подскажут тебе… а я более ни слова не скажу…