Кудеслав глянул лишь мельком и принялся очень внимательно всматриваться в ближнюю заросль. Тело пролежало здесь не дольше чем день, ночь и еще полдня; да, недолго пролежало тело, но лисы и прочие лесные прожоры успели хорошо над ним потрудиться. А только вовсе не от этого к горлу Вятича всхлестнулась вязкая да едкая горечь. Зверье на то и зверье, чтоб зверствовать. Да и видывал он уже такого предостаточно — ив здешней земле, и в других чужих, и в собственной.

Но вот удар, разваливший окольчуженного дружинника от шеи до пояса… И то, как и куда был всажен собственный же, вероятно, Палдуров меч…

Кнуд и Свей принялись обсуждать сноровку да силу Торхельмингов (а кому б еще тут суметь вот этак-то, кто б еще на вооруженье да браслеты убитого не польстился?!). А Кудеслав, прислушиваясь вполуха, думал, что человек в любых делах берет верх над зверьем. Да, в любых делах. В зверских — тоже.

А потом они переминались на хрусткой-трескучей гальке и, не переставая шнырять по кустам да склонам настороженными хваткими взглядами, тихонько спорили: что да как теперь делать.

То есть про «что» спорить как раз не потребовалось.

Свей был свеем; стало быть Палдур не то что родовичем, а даже одноплеменным мог приходиться из них троих одному лишь Кнуду (и то неизвестно, поскольку Бесприютный ярлову отцу в закупы угодил младенцем и родство свое знал с чужих только слов). И ярл приказывал лишь дознаться про Палдурову судьбу, а не в случае чего мстить. И все же Бесприютный со Свеем ни на миг не задумались, что именно надлежит теперь делать. И бурчание Кудеслава — дескать, вот так дружинники ярловы теперь и будут по очереди здесь пропадать, покуда тот либо сам сюда не наладится, либо от безвестий помрет — это бурчание Кнуд и Молчальник сочли тем, чем оно и было. Насмешкой сочли. Над ярлом.

И Свей опять сказал про разделить и про «втроем на одного». А Кнуд сказал так: «Говорят, там при них живут только двое стариков — помощников по хозяйству. Вряд ли кто-то следит за рекой. Нас трое мужчин в железных шлемах, в железной броне и с крепким оружием в крепких руках. Давайте просто пойдем на Торхельм и убьем всех, которые там».

И они пошли.

Свей и Кнуд — почти по самому дну лощины, вдоль ручья, по открытому. Правый лощинный отлог был поплоще, и зарос он пореже — только деревьями. Молчальник и Бесприютный решили: если Торхельминги следят за рекой и нападут, то справа (редколесье тем выгодней для засады, что и спрятаться можно, и быстро-бесшумно кинуться на врага). Поэтому лесному человеку Ватитшу определили идти скрытно верхом левого берега, а ежели что — бить стрелами поверх луговины и успеть хотя бы поранить хотя бы одного ворога прежде, чем те добегут до открыто идущих низом.

Лесной вятич, правда, заикнулся, что уж до трех-то считать даже берсерки, поди, умеют, а ежели за рекой следят, то усмотрят и кто куда от нее пошел. Но Свей спросил:

— Ты можешь предложить что-то умнее?

Вятич вздохнул, снял и отдал Кнуду свой щит (лучнику, да еще лезущему в крепь, лишнее снаряженье скорей помеха, а бесприютный урман из-за привычки выменивать все подряд на хмельное был не шибко имущ — из доли в последней добыче, кажется, только доспех персидский к тому времени пропить не успел)… Потом он, вятич, без особой нужды поправил висящий за спиною колчан… Потом еще раз вздохнул… И отправился, куда велели. Потому что долгие пререкания здесь, на ровной отмели, показались ему лучшим способом не дожить даже до ночи. Молчальник и Бесприютный ловчее, чем Кудеслав, умели убивать умелых в убийстве людей; зато Кудеслав родился да вырос в чаще-матушке и вдобавок обладал неявною силой. Потому-то он, в отличие от друзей-скандийцев, чувствовал: за отмелью следили и продолжали следить.

Кудеслав уже лез в облепившие склон кусты, когда позади что-то рухнуло. Не успел он обернуться да глянуть, как это самое что-то, продолжая трещать гравием и, вероятно, вставая, затеяло громко и внятно поминать Кнудовым голосом всех основных скандийских богов, особо выделяя ответственных за реки и скользкие спотыкальные камни. Закончив с богами, Бесприютный урман поведал то ли Свею, то ли провислому небу:

— Утром, отправляясь, я вопреки советам выхлебал бо-ольшую флягу крепкого меда. И напрасно. Нужно было выхлебать две.

А потом Вятичу на некоторое время сделалось не до побратима и Свел: слишком много сил сжирала ходьба.

Склон действительно оказался почти непролазен даже для лесного человека (Кудеслав едва ли не через шаг цеплялся за ветви то луком, то рукоятью меча, то еще чем), и даже для лесного человека склон оказался непролазен бесшумно. Впрочем, слух по тогдашней погоде ни Вятичу, ни возможной засаде был не помощник — звуки рассасывались в монотонном бормотанье полудождя-полуграда.

Пока Кудеслав продирался к гриве, Кнуд и Свей успели уйти далеко. Их отблескивающие тусклым железом фигурки маячили уже почти возле неблизкого лощинного выгиба. Но Вятич не торопился их догонять. Наскоро оглядевшись, он выбрал дерево прямей да выше других, аккуратно прислонил лук к стволу и пардусом взметнулся в черную путаницу безлистной кроны.

Свет, которому хватало сил продавиться сквозь мокрую кошму неба, был тускловат, но, рассеянный льдистой моросью, совсем не давал теней — из-за этого даже очень неблизкое казалось и было особенно различимым. Потому-то, наверное, Вятич Кудеслав и сумел заметить серое пятнышко, умелькнувшее прочь по гребню противоположного склона. А верней, потому вышла такая удача Кудеславу, что он заранее догадывался, где и что может мелькнуть.

Кнуд-побратим и Молчальник не ошиблись в догадке: скрадка была на редколесном берегу ручья. Только не потому, что оттуда удобней напасть, а потому, что редколесьем быстрее бегать.

Может, раньше при Торхельмингах и жили только два старика, но убежавший соглядатай был мальчишкой, быстроногим и расторопным. И неглупым. Высмотрел чужих, понял, как да куда они двинулись, а теперь мчится к хозяевам — рассказать высмотренное да понятое.

Проводив взглядом серый лоскут мальчишеской одежонки, Вятич не слез, а почти свалился наземь, подхватил лук и бросился вниз по склону — не думая о скрытности, не озабочиваясь уберегать лицо от хлещущих веток.

Ручей, кажется, еще сильней вздулся за время Кудеславова лазанья по местной чащобке, но вятичу сумелось почти что с ходу перепрыгать по камням этот бурливый поток вспененной жидкой глины.

Бежать по редколесному склону действительно оказалось легко. Кудеслав успел и догнать, и даже изрядно перегнать друзей (те вышагивали развалисто да неспешно, приноравливаясь к непрыткой прыти лучника, по их разуменью дерущегося гривою чащобного склона). Успел, а потому вспомнил о необходимости скрытничать. И вовремя. Потому что вскоре разглядел встречно идущего.

Кряжистый мужик в меховой одежине да в кожаном куцем доспехе, без шелома — русые волосы слеплены-вытемнены мокретью. При увесистом коротком копье и при двух мечах (один, длинный, за спиною, другой, поменьше, на поясе с правого боку). И еще то примечательным показалось, что в плечах широк неимоверно, аж не по-людски, руки нечеловеческой же длины, но притом низкоросл и коротконог до уродства. Или это лишь показалось так оттого, что шел встречный согнувшись, а вятич на него сверху смотрел (и не смотрел даже — высматривал, скорчась за древом)?