– Замолчите.

– Достаточно свой, чтобы не отказать ему в мелкой услуге.

– Док, вы…

Я коснулся лезвия. Из моих инструментов.

– Достаточно ли оно остро, чтобы я не испытал боли? К другим жертвам ты был милосерден, Абберлин. За что ты убил первую? Связана ли эта смерть с твоими кошмарами? Странными представлениями о смерти? Кем ты себя возомнил? Избранным? Языческим жрецом?

Меня разрывали противоречивые чувства: жалость к Абберлину и голод.

– Или ты убил ее, чтобы спрятать тайну? Какую, Абберлин? Чего тебя лишили в Лакхнау? Тела? Разума? Души?

Он ударил, к счастью, не ножом. Но и кулаки у инспектора оказались железными. Я упал на колени и сжался, не столько боясь, что избиение продолжится, сколько желая представиться испуганным.

– Тяжело слушать правду? Ты изрезал девушке лицо. Все думают, что погибла девица Келли, но… ты знаешь правду. Да, Абберлин?

– Вставайте.

Поднимался я медленно, стараясь не делать резких движений и вообще двигаться так, будто бы испытываю страшную боль.

– Вы не умеете притворяться, док. Я не настолько сильно вас ударил.

– Растягиваешь удовольствие?

– Док, вы что, и вправду думаете, будто я поверю? Я точно знаю, что я делал. И чего не делал. Я не убивал ни Энни Чэпмен, ни остальных. И уж точно не трогал Келли. Ее вовсе не должно было быть там. Я дал ей достаточно, чтобы найти ночлег. Она пожадничала. Жадность наказуема, но это не моя вина.

Ах, до чего же трогательна эта сцена. И жаль, что не будет свидетелей нашему разговору.

– Значит, Кэтти жива? Это хорошо. Ты не представляешь, как я рад…

– Док, я же вас убью.

Он верит в то, что говорит. А я так нет. Абберлин слишком медлит, и промедление не на пользу инспектору.

– Убьешь. Ты ведь убийца. Ты видел саму Смерть и слезы ее хранил. А теперь отпустил на волю. Сам купил домик для Кэтти? И камни, надо думать, ей отдал. Хороший куш для маленькой шлюшки. Верно, она и не мечтала о подобном, когда связывалась с тобой. Ты не найдешь ее, Абберлин. Так к чему все? Садись. Выпьем. Я не собираюсь бежать. Устал, знаешь ли. И нож убери… к чему тебе нож?

Я говорил особым, мягким голосом, который использовал в беседах с пациентом.

Абберлин забыл, что он – мой пациент.

Я сам вырезал это знание из его памяти, как вырезал подробности наших встреч в таверне. Серебряные часы и цепочка. Смотрите в центр. Не отвлекайтесь. Вы видите серебряный круг, маятник, внимательно следите за ним.

Звуки блекнут. Запахи уходят.

Вас больше нет, инспектор. Даже если вы уверены в обратном.

Кабинет. Стол. Двое мужчин, сидящих друг напротив друга. Спермацетовые свечи в банках. Бутылка. Два стакана. Со стороны это выглядит дружеской встречей, пусть и неурочной.

Но ты знаешь правду, Абберлин.

– Ты заплатил бедной девушке… верю… ты выбрал ее. Почему? Средний рост. Телосложение. Длинные рыжие волосы… такие же рыжие, как у Кэтти. Бедняжка узнает о смерти подруги? Или вы сговорились? Не она ли подсказала тебе выход?

Ты хочешь ответить собеседнику, лучше всего – ударом. Но твои руки больше не подчиняются тебе. Поэтому ты молчишь. Его веселит подобное упрямство. И пока веселье длится – ты жив.

– Нет. Кэтти – наивная милашка, которой несказанно повезло. Между Сциллой и Харибдой… уцелев. Пока уцелев, мой дорогой друг. Я постараюсь отыскать ее. Пей.

Ты мечешься. Воешь. Подчиняешься. Пальцы касаются стакана. Поднимают – тяжести ты не ощущаешь, как и того, что вообще держишь этот стакан в руке. Подносишь к губам. Глотаешь.

Что в стакане? Яд? Виски? Вода?

Тебе ли не все равно, Абберлин. Ты проиграл.

– Так когда ты понял? Отвечай.

– Ты пришел ко мне. Ты лгал. Про Джона Смита. – Говорить получается короткими фразами.

– Тогда тебе пришла в голову идея проверить… спрятать Кэтти, чтобы только я знал, где ее искать. И в тот же вечер перепрятать, подсунув бедолажку Мэри. Ты сволочь, Абберлин.

– Да.

– Ты закрыл окошко? А почему вообще не остановил?

– Не успел.

– Жаль… нет, на самом деле мне жаль. Все ведь могло сложиться иначе. Я и вправду привязался к тебе. И помогал искренне. А то, что будет сейчас, – это вынужденное. Надеюсь, ты понимаешь?

– Да.

– В таком случае осталось последнее. Где Кэтти?

– Нет.

– Я не хочу тебя мучить.

И это правда. Наверное. Ты закрываешь глаза. Боль приходит изнутри. Она отвоевывает тело из небытия и разъедает невидимые путы. У тебя появляется надежда, но она исчезает быстро.

Боли слишком много.

– Скажи, – просит тот, которого ты считал другом. – И я освобожу тебя.

– Нет.

Тело горит. Город горит. Рыжее пламя скачет по белым костям домов, вгрызается в ребра крыш и, напуганное громом артиллерии, взлетает к самому небу. Беги, Абберлин.

Тебя ждут.

Она стоит у окна, глядя на умирающий Лакхнау.

– Я вернулся, – говоришь ты ей. – Я принес тебе… вот, забери.

В твоих руках те самые алмазы, которые ты не сумел сберечь. Кэтти… Джон… Джон и Кэтти… Абберлину ничего не надо. Пусть эти двое будут свободны.

– Будь по-твоему. – Женщина в белом бьет тебя по ладони, и алмазы летят на узорчатый пол. – А ты останешься со мной.

– Да.

Ты свободен. Смерть обнимает тебя, и белые одеяния становятся красными.

– Кэтти? – Ты берешь ее за руку, касаясь губами пальцев. – Кэтти…

Запоздало вспоминаешь, что в Индии красное надевают невесты. И смеешься.

– Идем, – говорит она.

– Куда?

– К морю. Разве ты забыл? Нас ведь ждет море.

И какая разница, что это море – огня?

Тело инспектора Абберлина найдут на углу Бак-Роуд. Вскрытие покажет множественные внутренние кровоизлияния. Однако полиция, целиком сосредоточенная на убийстве Мэри Келли, не обратит внимания на эту, пусть и странную, но все же естественную, по общему убеждению, смерть.

В конце концов, Абберлина недолюбливали.