— Хайми, ты даже не пытайся ничего говорить. Я все равно ни слова не понимаю.

Официант принес ему «праздник весны». Мы чокнулись и оба выпили.

— За нас, — сказал я, — и за те веселые деньки, что мы знавали вместе. Их у нас никому не отнять.

Он пригубил коктейль. Я вытер ему слюнявчиком подбородок.

— А теперь за авиацию Восьмой армии, — сказал я, — за Дюка Снайдера, за Моцарта и за Кафку, за баб, за Доктора Джонсона и Сэнди Кофакса, за Джейн Остин и Билли Холидей[258].

— Вобляп, — произнес Хайми, тихо плача.

Придвинув свой стул к нему поближе, я принялся помогать Хайми резать мясо и оладьи. Когда к нам снова подошел официант, Хайми что-то залопотал, зажестикулировал…

— По'эл, не дурак! — сказал официант и принес Хайми блокнот и карандаш.

Хайми долго возился, старался, что-то писал, вырывал страницу, комкал, снова начинал, что-то бормотал, борясь с одышкой. Наконец он вручил мне то, что ему удалось накорябать печатными буквами:

Скоро мы были оба пьяны, но, по счастью, компрометирующую нас посуду уже убрали — к тому моменту, когда в зал величаво вплыла Дражайшая Супруга Фиона, за которой, с видом легавой, идущей по следу, тащился Шелли; они вошли и двинулись мимо столиков, лучась благожелательностью к тем, кто по-прежнему входит в список самых-самых, других же, тех, кто не стоит ответных любезностей, удостаивали лишь краткого кивка. Наконец приблизились к нам. Коренастая Дражайшая Супруга предстала перед нами вся в драгоценностях, упакованная в шифоновое вечернее платье, у черного бархатного ворота скрепленное усыпанной бриллиантами застежкой и оттопыривающееся все больше не там, где надо. Шелли был в смокинге и лиловой рубашке с плиссированным жабо (мне такие рубашки всегда напоминают стиральную доску), к этому галстук в виде веревочки с какой- то индейской висюлькой и ковбойские сапоги ручной работы — видимо, для защиты от ядовитых змей, если вдруг придется с риском для жизни пересекать проспект Родео Драйв.

— Ну что, старые негодники, — наверное, не наговоритесь никак? — сказала Дражайшая Фиона и, наморщив аккуратненький, скульптурно выточенный хирургом носик, запечатлела на практически лысом черепе Хайми алый оттиск накрашенных губ. — Я слышала, веселая у вас была жизнь, когда вы в молодости вместе пребывали в развратном Пар-ри.

— Какого черта Шелли не предупредил меня, что он не может говорить?

— Ну ладно, ладно. Так тоже нельзя. Вам не хватает чуткости, вот и все. Хайми просто временами бывает трудно понять. Не правда ли, дедуля?

Дальнейшее смутно, помню только, что официант отвел Фиону в сторонку, после чего она на меня накинулась:

— Вы что, в самом деле давали ему пить крепкие напитки и есть жареное мясо с вином?

Хайми, вращая глазами, пытался быть услышанным:

— Бляпо шебо жо!

— У него недержание, — сообщила Дражайшая Фиона. — А вы ведь не придете убирать за ним в три часа утра.

— Вот только не говорите мне, что вы придете!

— Так вышло, что именно сегодня мисс О'Хара на ночь отпросилась.

Помню, Хайми поставил регулятор на реверс, откатился от стола, остановился, а потом дал полный вперед и устремился в сторону Дражайшей Внучки. Та взвизгнула, но Шелли успел выхватить ее с пути опасного снаряда. Впрочем, может, ничего подобного и не было, это опять я лезу в собственную память, что-то там подстраиваю, подкручиваю, меняя реальность. Но, по-моему, разозленный Хайми, который стукачей всегда терпеть не мог, стал потом гоняться за официантом, пытаясь взять его на таран, однако при попытке слишком круто повернуть редлштуль налетел на какую-то женщину за чужим столиком. Хотя, может быть, я только хотел бы, чтобы весь этот бедлам имел место. Наслаждаясь собственным рассказом, испытываешь большой соблазн что-то где-то иногда нарочно усложнить. Честно говоря, я вообще прирожденный лакировщик действительности. Хотя, с другой стороны, разве не это главное в ремесле писателя? — пусть он даже и новичок зеленый вроде меня.

Во всяком случае, обмен гневными репликами произошел несомненно. Все более визгливым голосом меня отчитывая, Дражайшая Фиона назвала меня безответственным пьяницей. Тогда я с ледяной вежливостью осведомился, собственные ли у нее груди или с искусственным наполнением, поскольку, на мой искушенный взгляд, они какие-то не одинаковые и разной плотности. На это Шелли отозвался в том смысле, что сейчас он даст мне по морде. Приняв вызов, я выплюнул на ладонь зубные протезы, спрятал их в карман пиджака и встал наизготовку. Дражайшая Фиона закатила обильно накрашенные глаза.

— Что за отвратный тип, — сказала она. — Пойдем отсюда.

И она пошла вон из зала, толкая перед собой каталку с Хайми, несмотря на то что он продолжал протестующе бормотать.

Когда я вышел на поиски лимузина, которым был «рад служить» Шелли, швейцар объяснил, что миссис Кац велела водителю ехать домой.

— В таком случае, — сказал я, благоухая «божоле», которым Фиона на прощание облила мою рубашку, — мне нужно такси.

— Куда едете, сэр?

— В «Беверли Уилшир».

Швейцар подозвал светловолосого, необычайно мускулистого верзилу парковщика.

— За двадцать пять баксов Клинт вас отвезет, — сказал швейцар. — Это не считая чаевых.

Клинт выкатил с парковки чужой «роллс-ройс» и с шиком доставил меня в «Беверли Уилшир». В полной раздерганности чувств я сразу направился в «Приют Фернандо», сел там к стойке и потребовал себе «курвуазье X. О.», что было с моей стороны глупостью, потому что я и так выпил более чем достаточно, да и не выдерживал я уже коньяк в столь поздний час.

— Что с вами, шалунишкой этаким, приключилось? — спросила сидевшая по соседству молодая женщина, указывая на мою рубашку.

Это была рыженькая красотуля в облегающей трикотажной кофте с большим декольте и с очаровательными веснушками на кокетливо улыбающейся мордочке. Юбка на ней была длинная, по щиколотку, с высоким разрезом сбоку.

— Можно вас угостить? — спросил я.

— От бокала французского шампанского не откажусь.

Мы с Петулой («Хотите ласково — можете звать меня Пет, — сказала она, — только не заласкайте») принялись обмениваться банальностями, причем даже самые хромые мои шутки она всякий раз вознаграждала игривым пожатием моего колена. Я подал знак бармену налить еще.

— Ой, гляньте-ка! — вскинулась она. — Если мы и дальше собираемся работать, что называется, в интерактивном режиме — а что мешает? это же свободная страна! — почему бы нам тогда не захватить себе вон тот столик в углу, пока до него кто-нибудь другой не добрался?