— Да потому что Дарзид не человек!

Пол дрогнул от ярости, сотрясшей ранее зал совета, но гнев Гар'Дены был обращен не на меня. Он сжал руки так, что, казалось, едва не раскрошил собственные пальцы.

— Мы не больше вашего знаем, кто или что он. Мы знаем, что у него есть, по крайней мере, один союзник среди Наставников. Даже если бы мы были готовы подвергнуть опасности жизнь ребенка, мы бы не осмелились бросить вызов лордам в самом сердце Авонара. Этот город — наша последняя защита. Битва должна состояться вне его стен. Лучше выставить себя глупыми, продажными или слабыми. Позволить им думать, что они снова получили желаемое. А теперь, сударыня, вступаете вы.

— Я не понимаю вас.

Он разжал руки, его плечи поникли, печальная усмешка пробилась сквозь охватившее его уныние.

— Мы рассчитывали найти вас. Какое счастье, что вы попали ко мне, — нам повезло, что наши алчные Наставники не успели при дележке разорвать вас на части.

— Если бы мне пришлось пойти с Экзегетом, я бы сама убила его.

Гар'Дена глубоко вздохнул. Что бы он ни делал, он делал это с великанским размахом.

— Вполне ожидаемо, сударыня, хотя убить Экзегета не так просто. Но раз уж нам удалось избежать этих, безусловно, отвратительных вещей, давайте продолжим. Существует некий план, который вам помогут осуществить. Если вы согласитесь, мы отправим вас в Зев'На спасать сына. Изумление и гнев еще не отпустили меня.

— Я все еще не понимаю. Если вас так заботит мой сын, почему, во имя всех богов, вы не послали кого-то спасти его несколько недель назад? Я вам не нужна!

Хорошее настроение Гар'Дены улетучилось вслед за его яростью, осталась лишь разумная серьезность, ожидаемая от Наставника Гондеи.

— Потому что мы не можем послать дар'нети. Спаситель должен быть из вашего мира. Вы поймете почему, пока будете готовиться. Вы — самый разумный выбор, о вас прекрасно отзываются. Хотя мы должны были проверить вас самостоятельно — убедиться, что вы не ошеломлены чужим миром, не опрометчивы, не глупы, не усугубите ситуацию, вместо того чтобы исправить ее. Мы увидели, как осторожно вы действовали, и убедились, что вы справитесь. И, конечно же, наш план был неосуществим до этой ночи. В опасных водах нужно плыть осторожнее. Это все, что я могу сказать вам. Большее поставит под удар наш план.

В конце концов, я прислушалась к нему. Он терпеливо ждал, пока я пыталась рассуждать.

— Таков был замысел Дассина? — поинтересовалась я.

— Дассину ничего не было известно об этом плане. Но он бы признал, что у нас нет выбора.

— Кто еще с вами?

— Вы этого не узнаете.

Я почувствовала укол сомнения.

— Тогда скажите, мастер Гар'Дена, знал ли о вашем плане Кейрон? Были ли его действия… кинжал… то, что он… было ли это частью вашего плана? Вы довели его до безумия или он сделал это сознательно? Мне необходимо это знать.

Паоло взглянул на меня, любопытство озарило его испачканное, в разводах слез, лицо.

Лицо Гар'Дены замкнулось, он прижал к сердцу увесистый кулак.

— Конечно же, смерть принца не входила в наш план. Мы надеялись… но испытание оказалось гибельным. Казалось, мы показали ему другие возможности, убедили его… О, Вазрина Ваятельница, я не могу говорить об этом. Его смерть — страшный удар для Гондеи и нашего народа. Если нам не удастся вернуть его сына, мы погибли.

Почему же я не ощущала потери, даже после такой горькой речи, как эта? Голос Гар'Дены грозил вот-вот надломиться. Я видела кинжал, кровь и страшную рану. Я видела, как упал Кейрон, как следы жизни покинули его искаженное болью лицо. Но в тот драгоценный миг, когда мы были вместе, его не терзали ни безумие, ни отчаяние. И если он не был безумен, я не могла поверить, что он смог бы убить себя, даже доведенный до крайности.

Итак, я оставила мысли о нем ненадолго, отрешившись от горя, сожаления и тоски. Я лишь шептала про себя ответ нежному эху, все еще звучащему в моем сознании.

«Тебе не за что просить прощения, любимый. Твоя жизнь остается со мной, все, чем ты был, и все, чем останешься для меня».

— Расскажите мне о вашем плане, Наставник.

Дульсе говорят, что жизнь — это гобелен, который ткет Вазрина Ваятельница, женская половина нашего двойственного божества, и каждому из нас, населяющих этот мир, назначены место и цвет в его чудесном узоре. Валлеорцы же говорят, что жизнь — это сад, где каждому из нас отведена своя клумба, и мы подпитываем или закрываем тех, кто растет рядом с нами, или же сплетаемся друг с другом во взаимной любви или взаимном разрушении. Но я думаю, что мы, дар'нети, правы, когда утверждаем: жизнь — это путь, возникающий у твоих ног и исчезающий за спиной, когда ты идешь вперед. Вот отчего нет смысла оглядываться назад, говоря: «Эх, если бы…» — ведь ты уже не видишь, что осталось позади, или загадывать вперед, ведь дорога твоя еще не проложена. Лучше наслаждаться каждым мигом этого пути, словно он первый или последний. Наверное, мы пришли к такому заключению, поскольку именно в этом черпаем нашу силу — в наслаждении жизнью.

Я никогда не считал себя выдающимся человеком, но, когда я сидел перед Наставниками дар'нети, понимая, что я сделал со своей жизнью, и, размышляя о том, что мне еще предстоит сделать, я мог со всей уверенностью сказать: в обоих мирах ничей опыт не мог сравниться с моим. Разве только история самого Д'Арната — короля-волшебника, который стал воином, настолько могущественного, что он смог связать между собой два мира, человека, почитаемого собственным народом столь высоко, что его преемники никогда не удостаивались его титула и считали высочайшей честью называться его Наследниками. Но даже у Д'Арната была лишь одна жизнь. А я прожил две, и каждую из них — дважды. Первый раз — как положено всем людям, а второй — в памяти. И те десять лет, которые я, по сути, был мертв, моя обездоленная душа была прикована к вместилищу силы — маленькой пирамидке из черного хрусталя — чарами дерзкого Целителя. А потом… Я не мог думать о том, что будет потом.

Моя дрожь тогда не была притворством — одновременно следствие того, через что мне пришлось пройти, и неприятия последующих событий. Когда я сказал: «Еще десять глотков воздуха, и я не смогу удержаться от крика», я в это верил.

Я знал, что мне придется последовать указаниям Дассина и отдать себя в руки Наставников. Все, что я мог дать госпоже Сериане и ее спутникам, — это немного волшебства и надежный меч, но этого не было достаточно. С ребенком все было не просто, а Дассин, единственный, кто разбирался во всех этих сложностях, погиб. Оставшимся после него наследством стала моя жизнь, а все, чего он когда-либо просил от меня взамен, — это доверия. Я не имел права отказать ему в этом.

В тот раз, в «Гостинице трех арфистов», приняв решение, я размышлял, что же мне сказать Сериане, но и представить себе не мог, что она хочет услышать от меня. Как глуп я был… Как слеп… Она злилась, мне казалось, оттого, что я не оправдал ее надежд, что я снова и снова падал у нее на глазах с края этого мира. И, в конце концов, я не открылся никому, кроме своего мадриссе. Я бросил ее, вышел на главную площадь Авонара и назвал свое имя заспанному мальчугану — помощнику пекаря.