В тот же день Кутузов отправил письмо своему петербургскому корреспонденту адмиралу И. И. Траверсе, содержание которого указывает на то, что с годами Михаил Илларионович не утратил ценного качества «читать карту» и предвидеть события: «Сначала вот Вам копия письма г. Беннигсена, написанного в Гродно. В ней Вы прочтете о генеральном сражении, имевшем место 29-го числа. Как видите, Бонапарт был отброшен; мне только не нравится, что он обошел наше правое крыло; как видите, он хочет проскользнуть между Кенигсбергом и нашей армией; но я думаю, что Беннигсен от этого побережется. Я несколько опасаюсь за прусский корпус в Гейлигенбейле; вероятно, он отрезан, но ему остается Кенигсберг»12. Пожалуй, в этом документе уже видна разница между военачальниками, отношения которых переросли во вражду в 1812 году. Генерал Беннигсен был полностью удовлетворен тактическим успехом, в то время как генерал Кутузов видит ближайшие последствия: Бонапарт всего одним движением может перехватить коммуникацию, загнав его приятеля в капкан. В 1812 году генерал Беннигсен в частых спорах с Кутузовым любил поминать о своих успехах в сражениях при Пултуске и Прейсиш-Эйлау, но никогда не говорил о том, чем закончилась и для него, и для всей русской армии кампания 1807 года. Наполеон вынудил Беннигсена принять сражение под Фридландом, развернувшись на позиции спиной к глубоководной реке Алле, имевшей к тому же крутые берега. Убедительная победа французов решила судьбу всей кампании: последствием явилось заключение мира в Тильзите между Россией и Францией. По едва уловимым для других признакам Кутузов угадывал ход политических событий. «Ты пишешь, что надеемся сладить со шведами, — рассуждает он в письме жене, — это мне вероятно , да только как защитим их другие гавани, кроме финляндских, от англичан ; притом думаю, что, ежели Шпринг-Портен поехал в Финляндию, то не о том уже идет дело, чтобы признать Бонапарта, а ежели об Финляндии, то труднее кончить без войны »13. Так, за три месяца до заключения мира в Тильзите М. И. Кутузов предвидел вероятность признания за Бонапартом титула императора и всех его завоеваний в Европе в обмен на присоединение к России Финляндии. 25 марта Кутузов узнал, что скончалась старшая сестра Екатерины Ильиничны — Авдотья Ильинична, вдова И. Л. Голенищева-Кутузова. На этот счет у Михаила Илларионовича была своя версия: «Хотя и говорят, что смерть причину найдет, но она, бедная, очевидно, умерла от грибов». В том же письме он сообщает жене подробности, касающиеся его самого: «Правда, что я очень толстею. Вероятно, что те кафтаны, которые сшиты в Петербурге в последний раз, все не сходятся пальца на три. Что-то будет, как установится время. Сад здесь в доме превеликолепный, буду себя принуждать ходить и верхом ездить, а теперь еще редко хорошее время, холодно; хотя в саду и совсем сухо. Сегодня Благовещенье. Здесь нельзя обедни прогулять; был в братском монастыре и приехал домой в два часа ночи. Пора идти…» 1 апреля он позволяет себе шутку на крайне болезненную для Екатерины Ильиничны тему — нехватку денежных средств: «Денег, мой друг, на будущей почте к тебе пришлю, на этой не успел. Однако же это не первое апреля»14.

Ранее Михаил Илларионович сообщил своим близким, что «не был еще у Браницкой, к которой сегодня поеду; не знаю, как мы с нею будем, а я до нее не охотник». Однако он поторопился в своих суждениях. Графиня А. В. Браницкая, урожденная Энгельгардт, любимая из пяти племянниц Потёмкина, на руках которой князь Григорий Александрович скончался в степи под Херсоном, была женой польского магната графа Ксаверия Браницкого. Одна из богатейших помещиц в России, оказалась в быту вовсе не заносчивой и общительной: «Александра Васильевна Браницкая все здесь живет. Мы с ней в дружбе и всякий вечер я у ней, чаю напьюсь, дома и не ужинаю, стало неубыточен и можно меня хорошо принимать; только мне с нею очень весело. Балет превеликий, а танцуют все так, как танцевала Сантина, — на тот манер. Прости, мой друг, спешу в церковь. Кольцы с мощей Варвары мученицы посылаю». 29 апреля установились теплые дни, и генерал приступил к «оздоровительным процедурам»: «Я хожу всякий день поутру по целому часу пешком по саду, этим хочу лечиться от толщины. В саду столько соловьев, что я и в Горошках больше не слыхивал; для них нарочно держат муравьев с яйцами. Погода теперь прекрасная и все фруктовые деревья цветут. Хлебы везде хороши, только беда, что подвод много надобно посылать с провиантом к армии в рабочую пору». По-прежнему его волновало душевное состояние дочери Елизаветы Михайловны, гостившей у родственников погибшего супруга. 6 мая Кутузов отправил ей письмо: «Друзья мои дерптские, Лизанька и Дашенька. Меня утешает то, что вы не скучаете, а находите Дерпт по крайней мере спокойным местопребыванием. Вы не получаете моих писем, тогда как я пишу вам каждую неделю. Ты хорошо делаешь, Лизанька, что рассказываешь мне о своих делах: никто на свете не любит тебя больше моего!.. Я еще живу на свете. Ты мне говоришь в предпоследнем письме, что маленькая Даша на меня походит? Я готов этому верить, потому что, когда я ее в последний раз видел, она была вылитая ты в ее годы; и я в этом нахожу счастье для себя. В Киеве также спокойно живется, как и в Дерпте. То-то бы я порадовался, если б имел вас при себе»15. 13 мая Кутузов отправил дочери письмо, где всего в нескольких строках ему удалось выразить сущность родительской любви: «Рассказом про бедную О… вы растерзали мое сердце. Кто из родителей может впасть в такое заблуждение, чтобы проклясть детей своих. Сам Господь Бог, как олицетворенное милосердие, отверг бы столь преступное желание. Не на несчастное дитя падет проклятие, а на неестественную мать. Природа не назначила родителей быть палачами своих детей, а Бог принимает лишь благословение их, до которого только простирается их право над ними. Родители отвечают воспитанием детей за пороки их. Если дитя совершает преступление, родитель последует за ним как ангел-хранитель, будет его благословлять даже и тогда, когда оно его отвергает, будет проливать слезы у дверей, для него запертых, и молиться о благоденствии того, кого он произвел на этот развращенный свет. Вот какая проповедь. Это от того, Лизанька, что твое письмо меня растрогало»16. Находясь вдали от дочери, в письмах он ищет слова, чтобы вернуть ей утраченную радость бытия: «Лизанька, решаюсь наконец порядком тебя пожурить: ты мне рассказываешь о разговоре с маленькой Катенькой, где ты ей объявляешь о дальнем путешествии, которое ты намереваешься предпринять и которое мы все предпримем, но желать не смеем, тем более, когда имеем существа, привязывающие нас к жизни. Разве ты не дорожишь своими детьми? И какое бы несчастье постигло меня в старости! Позволь мне, по крайней мере, тебя опередить, чтобы там рассказать о твоей душе и приготовить тебе жилище. Не думаю, чтоб тебе было приятно видеть маленькую Катеньку плачущую, — я никогда не мог видеть своих детей в слезах. Кажется, Филис намеревается провести здесь некоторое время. Можешь себе вообразить, как я ею буду занят»17. В этом стремительном переходе от печальных семейных дел к полноте жизни — весь Кутузов. Страсть к французскому театру у супругов была, по-видимому, общей: знаменитая французская актриса Филис Андрие часто бывала в их петербургском доме и даже была дружна с Екатериной Ильиничной. Приверженность «второй половины» Михаила Илларионовича к богемной жизни была не совсем обычной для людей ее круга и подчас вызывала осуждение: « Вся обстановка дома была блестящая, но даже от моих неопытных взоров не могло укрыться, что его посещали только личности нетвердой репутации. Девица Жорж, г. Дюран играли значительную роль, и вообще французский театр имел там много представителей, чего в то время в хороших домах не допускалось»18. Впрочем, автор этих воспоминаний Е. Ф. фон Брадке, сын вятского губернатора, впервые оказался в столице в 1811 году, поэтому он в первую очередь сравнивал дом семейства театралов Кутузовых с домом своих родителей в Вятке. В Петербурге в те годы могли быть иные понятия о хорошем обществе. Так, Ф. Ф. Вигель вспоминал о реакции столичной аристократии на внезапное назначение М. Б. Барклая де Толли военным министром и включение его в орбиту светского общества: « Г-жа Козодавлева сказала мне: „Я вчера провела вечер на бале у Барклаевой (то есть у жены М. Б. Барклая де Толли. — Л. И.); мужья наши министры и я принуждена была туда ехать; я встретила там вашу сестру и чрезвычайно ей обрадовалась, как единственной своей знакомке. Что за фигуры! Вы понимаете, что это совершенно не мое общество“19. По-видимому, Филис Андрие так и не приехала в Киев, либо ее приезд не оправдал надежд Кутузова. „Лизанька, Дашенька и маленькая Катенька, друзья мои, — писал он 1 июля. — Как возможно нам жить все розно, нашим сердцам не под силу переносить это тяжелое положение. Катенька будет расти, а мне не придется каждый день видеть ее и целовать“20. Переписка М. И. Кутузова убеждает, что его бесспорной любимицей среди внуков была Катенька Тизенгаузен. Он признавался, что вообще всегда отдавал предпочтение внучкам перед внуками. Разлука с близкими людьми становилась постоянным рефреном всех его писем.