В тоталитарном государстве даже личные переживания были непозволительны.

Ахматова подверглась публичному унижению, но, к облегчению Берлина, ее не арестовали и лишь на время оставили без скромного пособия и продуктового пайка[898]. Однако дальнейшее общение между ними было невозможно. Поэтому Берлин никак не мог узнать, что ее сына Льва – его отпустили из лагерей на фронт, и он прошел всю Великую Отечественную войну зенитчиком – в 1949 году снова арестовали и приговорили еще к десяти годам лагерей, на сей раз в Казахстане. Не услышал Берлин и о новом аресте Пунина, третьего мужа Ахматовой, и его последующей гибели в лагере[899]. В 1954 году, во время легкой оттепели, наступившей после смерти Сталина, в ленинградском Доме писателей Ахматова встретилась с делегацией британских студентов, среди которых был молодой Гарри Шукман. Ахматова считала, что это Берлин прислал их, но в действительности тот ничего не знал об этом визите[900]. Когда журнал New Republic опубликовал материал о встрече Берлина с Ахматовой, поданный как сенсация, Берлин пришел в ярость[901]. Он бы разозлился еще больше, если бы узнал, что автор статьи, Майкл Стрейт, был одним из тех кембриджских студентов, которых Энтони Блант подбил шпионить на СССР. А через три года, в августе 1956-го, когда Берлин снова приехал в Россию, Ахматова передала ему через Пастернака, что не хочет встречаться с ним из опасений навредить сыну (недавно освобожденному). Впрочем, она согласилась (несколько нелогично) поговорить с ним по телефону. Дело осложнялось тем, что Берлин незадолго до того женился, и эта новость явно стала ударом для поэтессы, в которой еще не угасли романтические чувства[902]. А спустя еще девять лет их встреча в Оксфорде, куда Ахматова приехала на вручение почетной степени, получилась очень прочувствованной. Ахматова на полном серьезе заверила Берлина, что их давняя встреча, очень разозлившая Сталина, “положила начало холодной войне и тем самым изменила ход мировой истории”. Берлин, не любивший спорить, не стал ничего на это возражать теперь уже очень пожилой и надломленной женщине[903]. Следует отдать ему должное: он до конца оставался верен изначальному духу “Общества Conversazione” и группы Блумсбери, хотя сам никогда не принадлежал к этим сетям, – в то время как подлая клика его кембриджских сверстников этот дух предала.

Илл. 26. Организация советской науки при Сталине (Исследовательская система Академии наук СССР).

Середина ХХ века стала порой наивысшего расцвета иерархий. Хотя Первая мировая война закончилась крахом не менее чем четырех великих династических империй – Романовых, Габсбургов, Гогенцоллернов и Османов, – им на смену с поразительной быстротой пришли новые и более сильные государства-империи, в которых имперский размах сочетался с обязательными этнолингвистической однородностью и автократией. Мало того что на 1930–1940-е годы пришелся подъем государств, отличавшихся самой высокой централизацией власти в истории (сталинского СССР, гитлеровского Третьего рейха и Китайской Народной Республики Мао Цзэдуна), – вследствие Великой депрессии и приближавшегося очередного мирового конфликта важнейшие демократические государства тоже укрепили и централизовали свои аппараты управления. Между 1939 и 1945 годами сложные вооруженные конфликты между разными странами, которые мы называем Второй мировой войной, привели к небывалой мобилизации молодых мужчин. По всему Евразийскому материку, а также в Северной Америке и Австралазии, мужчины от 18 до 30 с лишним лет получали армейские повестки. В вооруженных силах воюющих стран служило в те годы в общей сложности 110 миллионов человек, почти одни только мужчины. К концу войны форму надело около четверти британского трудоспособного населения; для США этот показатель составил 18 %, для СССР – 16 %. Огромное количество людей, ушедших на войну, так и не вернулись домой. Общие боевые потери во Второй мировой войне составили около 30 миллионов (хотя гражданские потери были еще выше). Убит был примерно каждый четвертый немецкий солдат; доля погибших красноармейцев была почти столь же высока. Так европейские “пестрые дудочники” заманили на смерть целое поколение мальчишек.

Однако армии были лишь самыми крупными из организационных пирамид середины века. Иерархии господствовали и в экономической, общественной и культурной сферах. Повсюду в руководители пробивались сторонники централизованного планирования – и в правительстве, и в крупном бизнесе, неважно, какова была их задача – уничтожение или созидание. В США компания Альфреда Слоуна General Motors установила “форму М”, которая вскоре стала основной моделью деловых организаций во всем развитом мире (см. илл. 27).

После Второй мировой войны вся международная система подверглась перестройке и приобрела иерархический вид. Теоретически все национальные государства были представлены в ООН на равных правах. На практике же очень быстро обозначились две хорошо вооруженные союзные системы, которые возглавляли США и СССР. Вместе с ними в Совете Безопасности ООН заседали три другие страны, победившие в войне: Британия, Китай и (что невероятно) Франция, которая оказалась в числе первых территорий, оккупированных гитлеровской Германией. Хотя из-за начавшейся холодной войны Совет Безопасности очень скоро стал практически бесполезным местом – “комнатой без вида”, как метко выразился один венесуэльский дипломат, – в целом ООН нашла применение старой венской модели, и сложилась новая пентархия пяти великих держав.