Почему Нагел прятал ее ото всех? Почему он так долго создавал ложное впечатление о своей жене? Чтобы мы… и я… снисходительнее относились к его многочисленным изменам и выпивкам в тесной мужской компании?

Нагел позвонил мне из Де-Ара, куда поехал, чтобы расследовать дело серийного насильника, и сказал, что забыл дома табельный пистолет.

— Уж я-то знаю свою чертову женушку, обязательно куда-нибудь запрячет пушку, и кто-нибудь пострадает, а потом назначат дисциплинарное слушание и всякое прочее дерьмо… Ты не можешь забрать у нее эту штуку? Подержи пистолет у себя, пока я не вернусь.

Сначала я позвонил к нему домой, но по голосу трудно было представить себе живого человека. Она говорила вежливо, но по телефону не передавалась музыкальность и красота, так что я ничего не почувствовал заранее. А позже мы с ней говорили и никак не могли наговориться. Мы сидели на заднем дворике, у бассейна, а потом вошли в дом. Я приготовил ужин на кухне, и мы разговаривали — не помню о чем, не важно, главное — подтекст, скрытый за самыми обычными словами и фразами. Взаимная жажда. Мы ели, разговаривали, смотрели друг на друга, смеялись, и я просто не верил своему счастью. Я искал ее всю жизнь — и вот она, а вот я.

В тот вечер я к ней не прикоснулся.

Но я был у нее на следующий день после того, как позвонил Нагелу и узнал, что дело продвигается со скрипом. Я обрадовался. Тот звонок стал первым актом измены. Первое предательство друга и коллеги.

— Алло, Нагел, как дела?

— Ты забрал пистолет?

Я похолодел, потому что о пистолете я совсем забыл. Он до сих пор где-то лежал в доме.

— Да. — Неожиданно я осознал: пистолет — отличный повод увидеть ее снова. Я молчал. Нагел сказал, что он будет занят еще несколько дней, в деле несколько подозреваемых, но «местные сыщики полное говно». Вечером в тот день я снова поехал к Нонни Нагел.

В наших разговорах передо мной постепенно разворачивалась история их знакомства, истинная история, а не те сказки, которыми Нагел кормил всякого, кто соглашался его слушать. Период ухаживаний был стремительным. Нагел был очень красноречив. Он обещал ей весь мир, нарисовал перед нею картину их сказочного будущего, заявил, что скоро он будет начальником полиции ЮАР. Нонни пленили его обаяние, юмор и самоуверенность. Она, учительница начальных классов, пришла в полицейский участок сообщить об ограблении ее квартиры в Бельвиле. Там-то она и познакомилась с Нагелом, констеблем Виллемом Нагелом. Через несколько дней Нагел поймал вора, а через несколько лет посадил за решетку и саму Нонни.

Первые год-два все шло неплохо. Они оба работали, ходили в гости, устраивали пикники, а иногда ходили в кино. Когда оказалось, что она не может забеременеть, Нагел отправил ее к врачу. Всякий раз ей говорили, что с ней все в порядке, — а Нагел свирепел и уверял, что врач просто ни черта не смыслит в своем деле. Постепенно он утратил интерес к ней, к сексу, но самое главное — его повысили и сделали сержантом в отделе убийств и ограблений. Его таланты получили признание, сбылось его пророчество о повышении, он стал больше времени проводить на работе, и в голове у него подняло голову зеленое чудовище ревности.

Видимо, через какое-то время до него дошло, что они не могут иметь детей из-за него. Наверное, Нагел, не сказав жене, сдал какие-то анализы и узнал, что бесплоден или у него слишком малое количество подвижных сперматозоидов. Она могла лишь догадываться, но что-то подхлестнуло его ревность. Вначале это были лишь подозрения, домыслы, потом намеки, затем прямые обвинения. Как будто Нагел боялся, что ребенка ей сделает кто-то другой. Ничего иного она и представить себе не могла, не было никакой другой причины. Наконец однажды вечером, когда она была на школьном концерте, он приехал и забрал ее прямо из зала, усадил в машину и заявил: все, отныне она сидит дома, пусть подает в отставку, он не хочет приходить домой, в котором не готов ужин. У него работа, у него дикое напряжение, постоянный стресс, она нужна ему дома. Весь вечер и всю ночь она проплакала, но Нагел был непреклонен:

— Плачь не плачь, но твое место дома!

А потом он начал ей звонить. В любое время дня или ночи. И если ее не оказывалось у телефона, устраивал дикий скандал. Нет, он ее не бил, только оскорблял словесно.

Утром, между восемью и десятью, было спокойно. Он никогда не звонил ей до десяти утра, поэтому Нонни могла ходить в библиотеку, а когда он давал ей деньги, она ходила в книжные магазины — в букинистические на Фортреккер-стрит, где был еще книгообмен. Готовила она без всякого удовольствия, зато охотно работала в саду и писала рассказы от руки. Рукописи она прятала в платяном шкафу. Я спросил, почему она не пошлет их в какое-нибудь издательство, но она покачала головой и сказала, что рассказы — ее прихоть, каприз, а не настоящая литература. Я спросил: какая разница? Она рассмеялась.

В ту, вторую ночь мы уступили нашим желаниям. В ту, вторую ночь я — мы совершили предательство, но не испытывали чувства вины. Нам казалось, что мы заключенные, которых наконец отпустили на свободу. До сих пор помню тогдашнюю радость и невыносимую легкость бытия (простите за штамп). Мы занимались любовью в ту ночь и все последующие ночи, пока не вернулся Нагел.

— Знаешь, ван Герден, я очень тебя уважаю, — сказал Матт Яуберт.

Он не ответил, гадая, куда клонит его собеседник.

— Лично я по-прежнему считаю тебя одним из нас. Одним из лучших. — Яуберт передвинулся на край стула и заговорил серьезно: — Но сегодня утром все изменилось. Под угрозой оказалась жизнь мирных граждан.

Ван Герден кивнул.

— Так что… нам придется взять руководство в свои руки.

Ван Герден кивнул. «Руководство» — понятие относительное.

— Мы не хотим отстранять тебя. Дело ведет Нуга. Будешь работать с ним. Делиться информацией.

— Вы уже и так все знаете.

— Ты уверен? — подозрительно осведомился О'Грейди.

— Да.

Они действительно в курсе всего, кроме человека, который обещал перезвонить в два. И бумажника у него в кармане.

— Та женщина, Каролина де Ягер… Она его мать?

— Да.

— Я хочу с ней поговорить.

— Я отведу тебя к ней.

— И мне нужны фотографии.

— Да.

О'Грейди смерил его недоверчивым взглядом, как будто сомневался в его искренности.

— Извини, ван Герден, — сказал Яуберт, как будто угадав его разочарование.

— Я понимаю, — кивнул он.

— Как поступим с журналистами?

Ван Герден задумался. Несколько минут назад он собирался с помощью средств массовой информации сломить Бритса, воспользоваться естественной агрессивностью репортеров как тараном, чтобы добыть все сведения о таинственной операции. Но сейчас, увидев, какая внутренняя борьба происходила в полковнике, он больше не был уверен, что поступает правильно.