Было бы слишком просто объяснить сифилисом столь же раннюю — в сорок шесть лет — смерть второй жены Кента, перед тем практически ослепшей и парализованной (она страдала сухоткой спинного мозга, а это также одно из проявлений третичного сифилиса), но в таком случае она могла заразиться им от Сэмюела, только если он сам был реинфицирован. В принципе это не исключено, хотя сам Сэмюел мог считать себя здоровым — ведь шанкры и сыпь исчезли. Вообще люди средневикторианской эпохи считали, что сифилис дважды не подхватывают — миф, вызванный тем обстоятельством, что вторичная инфекция не сопровождается поражением тканей и пятнами на теле.

Но это косвенный и неубедительный аргумент. Даже сам автор сиднейского письма не выказывает на этот счет никакой уверенности. В то же время, принимая во внимание «зубы Хатчинсона», можно допустить, что истоки трагедии семьи Кент коренятся в случайной встрече отца Сэвила с какой-нибудь лондонской проституткой в начале 30-х годов. След терялся в почти невидимом мире, коим был так очарован Уильям Сэвил Кент, и мог привести к какому-нибудь нитеподобному серебристому извивающемуся существу, настолько крохотному, что разглядеть его можно только через микроскоп.

Связь между сифилисом и заболеваниями вроде сухотки спинного мозга, или пареза, была обнаружена лишь в конце XIX века, так что подозревать Сэмюела в том, что именно он стал причиной злосчастий своих жен, можно лишь задним числом. Говоря во всеуслышание о невменяемости своей первой жены или парезе и слепоте второй, Сэмюел Кент понятия не имел, что, возможно, подводит к тому, что и его собственное тело было поражено болезнью.[131]

Странно, но письмо из Сиднея ни в коей мере не прояснило некоторых таинственных сторон признания Констанс, сделанного в 1865 году. А впрочем, и в книге Джона Роуда, которая, собственно, и спровоцировала само это письмо, признание характеризуется как «откровенно недостоверное» и «крайне неудовлетворительное», так что возникают сомнения в самой виновности девушки. «Психически она выглядит настолько неуравновешенной, что допускает практически любые версии происшедшего, — пишет Роуд. — Вполне возможно, например, что, оказавшись в атмосфере больницы Святой Марии, до предела насыщенной религиозным чувством, девушка решила принести себя в жертву, дабы рассеять сгустившиеся над ее семьей тучи».

Несомненно, сам преступник находится в наилучшем положении, чтобы раскрыть преступление.[132]Как писала в номере от 28 августа 1865 года «Таймс», «все прежние неудачные расследования убеждают в том, что загадку преступления способен раскрыть только тот, кто его совершил». В своих признаниях и в письме, в котором она, кажется, раскрывает душу, Констанс показала себя неважным детективом: они неубедительны. Не следует ли из этого, что убийцей был кто-то другой?

Пробелы в изложенной ею истории породили иные версии убийства, частным образом озвучивавшиеся с самого начала. Публично же они были высказаны уже после того, как основные участники событий ушли из жизни.[133]Но еще задолго до этого Уичер выдвинул собственную версию, объяснявшую многочисленные нестыковки в показаниях Констанс. Открыто она так и не прозвучала, но Уичер обозначил основные ее позиции в конфиденциальных докладах сэру Ричарду Мейну.

В первом же из сохранившихся отчетов Уичер пишет, что Констанс «была единственной в доме, кто спал отдельно, не считая ее брата, также вернувшегося из школы на каникулы (и, как можно подозревать, также причастного к убийству, только пока для его ареста нет достаточных оснований)». Вернувшись, после того как Констанс отпустили под залог, в Лондон, Уичер отмечает, что и брат, и сестра приехали домой вместе за две недели до убийства. «Предположим, вина лежит на мисс Констанс и у нее был сообщник; тогда им, судя по близости, существующей между этими двумя, по всей вероятности, является ее брат Уильям…»

«Я склоняюсь к мысли, — завершает Уичер свой отчет, — что убийство было совершено либо одной мисс Констанс в припадке безумия, либо ею и ее братом Уильямом из ненависти и зависти к младшим детям и их родителям. При этом второй вариант мне кажется более вероятным, учитывая то, что эти двое испытывают друг к другу определенную симпатию, а также то, что у каждого из них своя отдельная комната. Особенно же примечательно то подавленное состояние, в котором этот парень пребывал до и после ареста сестры. Мне кажется, отцу или кому-нибудь из родственников было бы не трудно добиться от него признания, пока сестра находится в тюрьме, но в силу сложившихся, весьма специфических, обстоятельств я бы не рекомендовал предпринимать шаги в этом направлении».