— Увели их как ведьм. Обеих — и молодую, и старую, — выдавил из себя мальчишка.

— Куда? — рявкнул Алекс.

— К разоблачителю ведьм — в Моубрей. Утопят их как пить дать.

Кровь отлила от лица генерала, оно посерело.

— Как давно, мальчик?

Парнишка прищурился на солнце и нахмурил лоб.

— Солнце было вон над теми деревьями, — указал он.

— Добрых два часа, генерал, — тихо вставил Джед. — Нам лучше поторопиться.

Джинни закрыла глаза, чтобы не видеть и не слышать происходящего на площади селения Мелтон-Моубрей. В центре площади на возвышении стоял стол; рядом с ним находился разоблачитель ведьм в костюме из тонкого сукна, потертого от времени и далеко не чистого. Бабушку Бартон положили на стол; грубые руки сорвали одежду с немощного старого тела, обнажив перед всеми сморщенную кожу, обвисшую грудь и высохшие ноги. Джинни пыталась не думать, что сделают с ней, когда разделаются со старой женщиной.

Прозвучали обвинения в колдовстве — какая-то мешанина из историй о загубленных посевах и больных коровах, о скисшем материнском молоке и мучительных болях у чьей-то тетушки, о найденной в сарае кукле, утыканной булавками. Но главные обличительные сведения были изложены родителями ребенка, которому старушка готовила снадобье. Едва белая паста коснулась его языка, у младенца начались страшные судороги, и сейчас ему было еще хуже, чем раньше. Напрасно старушка пыталась сказать, что так и должно быть сначала, а потом ребенку будет легче, что при хорошей кормилице он совсем поправится.

Обвиняющий перст указал на Джинни, которая якобы произнесла заклятие над ребенком, раздела его, положила на траву, околдовала так, что у него начались судороги. Джинни поняла, что ничего не может сказать в свою защиту, и отчаяние сковало ее, как паралич. У нее будут искать ведьмину отметину. Разоблачитель ведьм воткнет в ее тело длинную тонкую иглу, чтобы посмотреть, пойдет ли кровь, и если этого будет недостаточно для обвинения, ее свяжут и пустят по реке, чтобы посмотреть, утонет ли она, или же чистая вода отвергнет ту, которая обесчестила свое крещение, став колдуньей. В любом случае смерть была неминуемой.

Все громче раздавались крики «Пустить ведьму по реке!». Обнаженную высохшую старушку потащили к реке, и в это время схватили и бросили на стол Джинни. Снова она пыталась отогнать всякие мысли, отделиться разумом от тела, чтобы не испытывать чувства стыда от своей наготы, но не могла отрешиться от грубых рук, касавшихся ее, когда срывали с нее одежду, от пошлых шуток, от теплого солнца на своей коже. Обличитель ведьм скоро обнаружит родинку, которая так радовала Алекса, высоко на внутренней стороне бедра, и воткнет в нее свою длинную иглу, чтобы посмотреть, пойдет ли кровь. Если крови не будет, значит, она ведьма. Джинни не знала, пойдет ли кровь; сейчас она хотела только смерти. Ничто в этой жизни не могло компенсировать такое унижение и этот жуткий страх, от которого дрожали руки и ноги, а перед глазами мелькали темные точки. Обличитель ведьм поднял длинную острую иглу, вогнал в небольшую родинку на ее животе, и черные точки, разрастаясь, поглотили Джинни в забытье.

Два всадника неслись по пыльной дороге, которая вела в селение Мелтон-Моубрей. В нем никого не было, двери домов остались распахнутыми — жители отправились поглазеть на зрелище на площади.

Алекс не раз испытывал чувство страха; ему было знакомо неприятное, тянущее ощущение в животе, безудержное дрожание ног и рук, предшествовавшее минуте опасности, а потом, когда он оказывался в самом пекле, — резкий прилив энергии. Сейчас он боялся не за себя, но симптомы были такими же, а облегчения не было, потому что опасность угрожала не ему. Буцефал, не привыкший к понуканию шпорами, влетел на рыночную площадь, встав на дыбы. Толпа собравшихся вокруг стола отшатнулась, со страхом глядя вверх, словно сам дьявол появился среди них на черном жеребце. И действительно, мужчина с горящими зелеными глазами, размахивающий мечом, вполне мог появиться из сатанинских глубин, настолько страшен он был в гневе.

Алекс увидел застывшую фигуру на столе. Даже не касаясь ее, он чувствовал бархатистую гладкую кожу, мягкие изгибы груди и бедер, темный треугольник внизу живота… Потом он увидел яркое пятно крови на животе, резко выделяющееся на белой коже; увидел мужчину в неопрятном костюме с иглой в руках, с которой капала кровь. С неистовым криком он соскочил с коня, расчищая себе путь в толпе широкими взмахами меча.

Джед, тактично отведя взор от стола и неподвижного тела на нем, тихими пощелкиваниями языка успокаивал Буцефала. Потом широкая спина заслонила от него стол, и началось что-то невообразимое: генерал сыпал проклятия и угрозы расправы на перепуганную толпу, люди в страхе отшатывались от него, ведь во власти этого человека было осуществить свои угрозы, он мог их всех повесить как предателей. Обличитель ведьм упал на булыжную мостовую от удара кулака, сразу лишившись чувств. Джинни пришла в себя, когда знакомая рука поддержала ее, родной запах Алекса прогнал ужас, и она приникла лицом к его рубашке. Ее руки были просунуты в длинные рукава, и ее тело теперь не было обнажено под солнцем и горящими взглядами чужаков на рыночной площади.

В какой-то момент облегчение было столь велико, что у Джинни мелькнула мысль: она теряет сознание. Алекс взял ее на руки и стал пробиваться через потрясенную толпу туда, где стоял Джед с двумя лошадьми. Он передал ее Джеду пока садился на Буцефала, потом нагнулся и поднял ее в седло. Все это время Джинни была не в силах вымолвить ни слова; ее била дрожь, в горле пересохло, как в пустыне, язык, казалось, распух и прилип к небу. Потом, когда она наконец убедилась в своей безопасности, когда почувствовала, что обнимающиеe ее руки, широкая голая грудь, к которой она прислонилась, — реальность, а не игра ее горячечного воображения, она вспомнила бабушку Бартон и что с ней делают сейчас те, кто потащил ее, кому было интереснее посмотреть, как тонет старуха, чем наблюдать, как обличитель ведьм колет иглой голую колдунью.

— Алекс… Бабушка Бартон… — Джинни попыталась сесть в седле. — Ты должен спасти ее. Ее увели к реке…

— Боже праведный, Джинни! Разве не достаточно того, что я вынужден был вырывать тебя голую из грязных рук этих свиней, без…

— Пожалуйста, — прошептала она; серые глаза были полны муки и мольбы. — Она старая, и над ней уже поиздевались. Ее убьют, если ты ничего не сделаешь.

Он был безоружен перед этими глазами, перед мольбой о сострадании к мукам старухи, которая для него ничего не значила, которая была просто еще одной жертвой суеверий и страха. От всех остальных ее отличало только то, что она подружилась с Вирджинией Кортни. Он повернул коня к реке.

Следуя за ним, Джед думал о своем. Если генерал решил разъезжать по окрестностям без рубашки, с полуодетой женщиной в своем седле и спасать при этом ведьм, Джеда это не касалось. Однако если бы его спросили, то он бы высказал мнение, что госпожа Кортни имеет чертовскую способность попадать в неприятные переделки, и если у генерала есть хоть капля здравого смысла, то в будущем он не спустит с нее глаз.