Что они – проходят ли, не замечая и лишь на миг мешкая и озираясь, сквозь слабую плоть таких же, словно это тень камыша пронзает серебряную неспокойную на ветрах воду, или же падают, утратив держащий их прямо и строго радужный шар, и, в ужасе открыв наконец очи, видят таких же, или похожих, важно и чинно шествующих по расплывающейся их плоти, – неважно; что они – небольшие программки короткого пути, записанные в хитроумной маслянистой машине мозга, или все же осколки они живого божественного света, пущенные разумно пастись на природных нивах, а может, все же они человеки – созданные по Его образцу слабые копии, пазлы с наборами стандартных химических ингредиентов, или растущие под солнцем кристаллы странных модификаций – неясно.

Видно одно лишь определенно – вынуждены вечно метаться в своем чистилище, шарахаясь от края трещащего по швам ада, и, запрокидывая головы, искать вперившимися в отчаянии молящими глазами и напряженными раковинами ушей звуки и миражи рая. Когда наконец позволят понять им – вы, призраки своего чистилища, вы же и ангелы топтанного вами рая и демоны вырытого вашими мотыгами ада. Другое – суета.

Литератор господин Н. приоткрыл застланные слезами глаза и нагнал мысль: надо немедленно, сейчас же, записать хоть на какую бумагу эти стройные мысли свои. Потому что через секунду, как и всегда, сотрутся и сойдут на нет, канут в грязной чернильнице или в пасти старого, еле живого компьютерного крысака. Н. схватил лист, сжал ручку, вывел слова и побелел. На бумаге проступило знакомым почерком:

– Поет шрапнель, прощай Лизель.

– Поэта шрам – праща и цель.

Дичь, дурь, ужаснулся Н. Неужели и на мониторе окажется то же. В отчаянии ухватил он свою глючащую старческими глазами «Тошибу», раскрыл экран и высветил последние экзерсисы: «Сценарий. Остаться в Ж. Серия 18». И стал, ожидая волшебных или почти стилистически сказочных эскапад, тыкать в клавиатуру пальцем. Вылезло:

«Ираида случайно узнает, что Зямкин не ее муж. Он вспотел от Игорька. Но морских котиков бить запрещено, и их сын полка дезертирует в Гринпис, назло награжденный. Впереди поземка, позади жизнь. Не складывается и у Игоря, ни в какие ворота не прет поперек пустым ведрам Ираиды. И все же они счастливы порознь. Позади страсть, впереди опадшее царство Флоры. Зямкин забыл паспорт, котиков трясет качка. На яхте – высокий штиль. Зямкин отдает концы. Ираида отказывается, все же она не последняя дура на деревне, страдать за троих. Поселок встречает рассвет глухим ропотом волн…» А в конце пальцы, не повинуясь правообладателю, вывели: «Прости, Лизель, я в кельи щель Просить постель тащусь отсель».

Н. оглядел словесный кишмиш и погасил глаза электронного секретаря. Потом перечитал текст Моргатого на вчерашнем почтовом переводе в сумме 247 рублей 98 коп.: «В счет расчета по принятым работам. Срочно подтаскивай окончание Остаться в Ж. Встреча Институт Земли пятница 1200». Н. с безразличием поглядел на настольный будильник и увидел, что короткая и толстая, как меч спартанца, стрелка подсекала одиннадцать, а в схваченных им наручных часах увидел жуткое пугало буковок в квадрате: «ПТ», что в переводе с технического могло означать – на встречу он опаздывает. Литератор судорожно вновь открыл древний нотбук, после «глухим ропотом волн» добил: «Герои, взявшись за руки и кто за что попало, кружатся по берегу под неслышную музыку сфер, задрав юбки и брюки. И откинув костыли. КОНЕЦ», – а потом врубил принтер.

Через час Н. входил в прохладный и уютный, чуть пахнущий свежим клеем и побелкой институтский вестибюль.

Овальное пространство вестибюля, скроенное сталинскими растрелли для групповых ритуальных балов пятидесятого года, теперь было очищено от турникетов, кабинок, косящихся на посетителей стендов, а также поверху были обиты и теперь валялись стопкой жеваного сахарного рафинада академические фризы – «Научный работник в косоворотке побивает камнем знания разинувшего пасть на наши достижения империалистического гада» и «Научная работница в косынке трясет ретортой с эликсиром большевизма над империалистическим орлом, норовящим клюнуть в сердце многострадального ихнего фабричного раба» и прочее.

Все пространство было готово подставиться новым оформителям, а те уже приступили к штурму – лестница и стремянка опирались о бывшие фризы плечами. Вдоль стен, рассчитавшись на чет-нечет, попеременно стояли строго оформленные в хромированные минималистические рамы, а кое-где уже были вздернуты и подвешены фотографические портреты физиков – Ломоносова, Ньютона, Кулибина, Эйнштейна и до нынешнего ректора университета, а перемежались они через один верно схваченными фотографом иерархами церкви – Агриппой Неттесгеймским, Антонием Печерским, Сергием и Митрополитом Макарием и, до нынешних, замотделом сношений и г-на Гаврилла. Над подъемом и установкой физических величин возле лестницы трудились г-да Скатецкий и Ойничевич, а святыми и нынешними демоноборцами занимались на стремянке, хватая в объятия и водружая их, мачо Моргатый и кандидат Дудушко.

Литератор Н. скромно подобрался к мачо и призывно помахал, как белым флагом, окончательными страничками сериалки. Моргатый, довольный перекуром, кивнул подельнику: «Вешаешь, за лики не хватайся», отошел в сторону и процедил:

– Тяжелые, заразы. Нацепили по полтонны серебра на ослиные шеи, – что означало, видимо, богатое убранство святых отцов на рясах фотографий. – Ну, чего тебе? Притащил? – скривился грубый мачо.

– Позвольте узнать, господин Эдуард, – в свою очередь взвился H., – как это вы весь расчетный период оценили в эти рубли и как это появились 98 копеек, интересно?

– Доплата за срочность, – непринужденно, как всегда, соврал мачо. – Ты больше здесь о деньгах не заикайся, в божьем храме науки, что дали милостыней сверху – бери и беги. А то взалчешь корыстно – и пропал, истлеешь почем зря в геенне, понял?

– А это как это? – растерялся литератор.

– Атак, – обрубил мачо. – Где стоишь, ведаешь? Теперь тут низ земляной будет возвращено в лоно, а верх называется Общий Институт физики Святой Земли, понял? С сохранением окладов денежных и серебряных. Давай листочки, они тебе уже ни к чему.

– Как так?! – поразился автор, от ужаса разжимая пальцы с шедевром.

– Просто. Будем двигать «Остаться в Ж.» как сценарий-скелет нацпроекта «Сохрани и помилуй популяцию». Антон Антонович велел всех лишних людей и подверженных неврастеников и неверию высеять. Я давно заметил в докладных куда надо, в тебе веры нет.

– Куда высеять?

– В Ж. – коротко обозначил мачо, сунул листки за пазуху и, отталкивая по привычке локтями подельника, якобы полез на стремянку.

А литератор в бессилии отошел в сторонку и опустился на обломок мраморного фриза, прямо под реторту работницы в косынке на разгорающийся под сосудом пламень классовой борьбы.

Еще раз хлопнули многих повидавшие дубовые двери, и в мемориальный зал взошел новый персонаж со взглядом блуждающим, растерянным и нечистым. Скатецкий немедленно спустился навстречу посетителю.

– Что же вы, господин обозреватель… Сидров… Алексий… Павлович, нарушаете прочные договорные отношения кристально обязательных людей, – проворковал он, расставив для объятий руки, но срочно тут же опустил их. – Где же обещанный отказной документ? Все переживают, как на родах… на похоронах. Где филькина грамота этого… грамотея математики?